Это ужасное поместье - Шон Уильямс

Днём гостиная выглядела приветливо, однако ночью – не очень-то, особенно когда в ней не было никого, кроме теней. Принюхавшись, Альманах снова уловил слабый аромат духов. Мадам Ирис недавно была тут!

Вдалеке прозвонил колокольчик. Однако шнурок для вызова прислуги в гостиной не колыхнулся. Альманах понёсся обратно на кухню.

– Это который был? Ну скажи! – спросил он Уго.

Однако трубочист не отозвался.

Пока Альманах оттачивал доводы, как бы уговорить Уго помочь, колокольчик зазвонил снова – на сей раз с застеклённой веранды. Альманах рванулся туда, как спущенный с поводка пёс, торопясь застать мадам Ирис, пока она не ускользнула снова.

Ворвавшись в дверь, он обшарил комнату взглядом в поисках следов пребывания самой неуловимой обитательницы дома. Но ничего не нашёл!

– Мадам! – окликнул он. – Что вам угодно?

Возглас его не остался без ответа – хотя отнюдь не того, на какой мальчик рассчитывал.

– Это что за адский шум? – отчётливо раздался голос лорда Найджела из кабинета, расположенного чуть дальше по коридору. – Я удалился от Королевского двора в поисках уединения, а не сумасшедшего дома! Немедленно прекратите, а не то вы разбудите не только меня, но и миледи!

– Простите, – прошипел Альманах. Однако в глубинах дома заливался звоном уже четвёртый колокольчик, а затем пятый.

Вернувшись на кухню, мальчик с беспомощным недоумением уставился на оживающие один за другим колокольчики. Иногда звонили даже по несколько штук одновременно. Ну ведь не может же мадам Ирис дёргать за все шнуры сразу… Или может?

Другое возможное объяснение состояло в том, что колокольчики были всего-навсего отвлекающим манёвром, позволяющим кому-то пробраться в кладовку незаметно.

– Говорил же тебе, совершенно сумасшедшая, – прошептал Уго.

Олив велела ему придержать язык. Лорд Найджел снова разбушевался. Альманах мечтал, чтобы хоть кто-то сказал, что ему-то делать.

Зазвонил колокольчик из Жёлтой комнаты. Вспомнив беспокойство лорда Найджела за леди Симону, Альманах решил, что может хотя бы исполнять свои непосредственные обязанности. Призрак она или нет, но не заслуживает, чтобы её беспокоили понапрасну.

Подтащив стул под висящие колокольчики, мальчик рассмотрел механизм и придумал, как сделать, чтобы колокольчики не звонили. Сперва обмотал скатертью проволоку, соединявшую их со шнурами за стенкой. Потом оттянул её так, чтобы она не могла больше дёргаться. Колокольчики жалобно и сдавленно тренькнули последний раз и умолкли.

Надеясь, что конструкция выдержит, он заспешил вверх по лестнице к комнате леди Симоны. Возле её кровати мерцал жёлтый огонёк свечи. Жалобы лорда Найджела уже перешли в утихающее брюзжание.

– Простите, что вас потревожили, леди Симона, – сказал мальчик. – Надеюсь, я уже всё исправил.

– Тебе совершенно не за что извиняться, милый мальчик, – отозвался слабый голос из-под балдахина. – Ты поступаешь так, как считаешь наилучшим. Большего мы не можем у тебя просить.

Альманах замялся.

– Я бы и лучше мог, – проговорил он, дивясь собственной храбрости, – если бы только знал, что от меня требуется.

– Сдаётся мне, тут ты затронул величайшую загадку жизни, – отозвалась она, удивив его тихим смешком. – В поисках ответа на этот вопрос пророки и мудрецы удалялись в пустыни на протяжении многих веков, поскольку, разумеется, каждый находит на этом пути своё особое откровение. Особенно здесь, в доме, разделившемся в себе. Не все согласны с моей дражайшей подругой Ирис.

Альманаху почудилось лёгкое дуновение духов мадам. Он вихрем развернулся, но никого не увидел.

– А вы не знаете, что она хочет мне сказать?

– Знаю. Но не могу отвечать за неё. Увы…

– А можете сказать хотя бы, почему не можете?

Леди Симона шевельнулась за балдахином, но промолчала.

Альманах вздохнул.

– У меня столько вопросов.

– Знаю, мой мальчик. Но сейчас оставь меня. Беседа слишком утомила меня. Я не так крепка, как прежде… но прошу тебя, не обращай внимания на Найджела. Он тревожится не в меру. Я больна ничуть не сильнее любого иного в этом доме.

Выйдя от леди Симоны, Альманах поднялся по лестнице навестить доктора Митили. Она не спала, а барабанила у себя за ширмой по клавишам печатной машинки. Негромкий перестук клавиш не заглушил звука шагов мальчика.

– Ты делаешь замечательные успехи, – сказала доктор Митили. – Не позволяй мне тебя задерживать.

– Успехи в чём?

– Скоро узнаешь.

– Как?

– Дитя, пользуйся разумом, не только мускулами. Если те немногие факты, коими ты владеешь, складываются в бессмыслицу, найди новые. Когда вселенная упорствует в нежелании делиться с тобой фактами, применяй дедукцию. Если дедукция не срабатывает, начинай заново. Если устанешь, помни, сколько других до тебя потерпели неудачу – и что успеху всегда предшествует неудача. Я говорю по собственному опыту.

– А как быть с мадам Ирис? Игнорировать ли мне её, как говорит Уго? Она и в самом деле безумна?

– Я сказала тебе всё, что могла, дорогое дитя. Прошу тебя, оставь меня с моими экспериментами.

Приунывший и сбитый с толку, Альманах спустился к спальням слуг и на цыпочках прокрался мимо комнаты Этты. Несмотря на недавний переполох, она крепко спала и не слышала, как он снова идёт вниз на кухню проверить, не застанет ли «призрака» на месте преступления.

На кухонном столе лежала записка, написанная твёрдым почерком дворецкого:

Альманах,

в обязанности младшего лакея не входит создание переполоха в полуночные часы.

Должен ли я выразить надежду, что впредь ничего подобного не повторится?

Премногим обязан,

мистер Паркер, дворецкий.

В кладовке всё оставалось как и было. И когда утром Альманах проснулся на подушках в кухне, чувствуя себя глубоко пристыжённым, там тоже ничего не изменилось. Однако посуда оказалась чистой.

Глава 19

Этта не удивилась, обнаружив, что Альманах проснулся раньше неё. А вот то, что завтрак уже стоял на столе, а в чайнике был заварен чай, её удивило. Пускай бекон подгорел, а яйца можно было по доброте душевной описать лишь как «сваренные до резинового состояния», но всё же Альманах старался – и от этого она рассердилась ещё сильнее. Он явно знал, что сделал что-то не так, но ведь подлизываться теперь – совсем не то, что извиниться за неправоту.

– Ты… хорошо спала?

Голос его звучал чуть ли не обвинением. Почему она сердится на него? Она же почти всегда готовила на обоих, и составляла список, и сидела до темноты в карауле перед воротами, а если у него тоже тёмные круги под глазами, не её вина.

– Отлично, я полагаю, – отозвалась Этта, снимая бекон со сковородки, пока окончательно не обуглился. От яиц она отказалась, сказав, что надоело, но чашку чая приняла со всей учтивостью, какую смогла из себя выжать. – А