Голаны - Моисей Винокур

- Да, Мишенька, да.

... Я СТРАДАЛ за "понял" и ни хуя не понял, а Тулинька поняла?

Да, там, бывало, поймаешь юношу и спросишь: "По ком звонит колокол?" А сопляк дерзит: "По кокаину".

И не понять - то ли небо в озера упало, то ли крыша по метадону плывет?!

Едем дальше.

- Перекресток Бейт-Лид. Поверни головку налево. Тюрьма Ашморет. Тут томится людво, подзащитное властью. Жизнелюбы ходили к ментам своими ногами. И это понятно?

- Да, мой Мишенька, да!

Странно!

Едем дальше.

Бейт-Орен. Огороды с бананами, синее море, вышки Атлита. Здесь маршируют за военные шалости буонопарты армии Израиля. Едем дальше. Шмыгливый виа-Долороса ведет нас к вершине Кармеля, сплошь утыканной смоковницами и Дамуном. Бетонные вышки-бойницы. Бетонный глухой забор с просьбой не фотографировать, черепом и костями. В бойницах радостные хари друзов, как флаги на башнях. Санта-Мария.

- Прочь от мест этих гиблых и зяблых...

- Бежим, Мишенька. Бежим!

Прибегаем к т-образному перепутью Йокнеам. Куда ни подайся - тюрьмы.

Налево свернешь - Кишон. Направо - бастион Мегиддо. Если же мысленно ломануться прямо, через поле Армагеддона, попадешь в Шатта - исправительный дом-могилку, где успешно лечат горбатых.

... Шалик Мацкиплашвили просит надзирателя разрешить наложить филактерии. А надзиратель - друз. Его чувства можно понять. Он тоже гражданин Израиля, и вообще. "... Аткрой, - в который раз пристает к надзирателю Шалик. - Аткрой! Твой глази я ибаль!"

Гуманид открывает маленький ридикюль на поясе штанов и нажимает кнопку "приматы в опасности".

Полуэскадрон черкесов дивизии "Джалябский анклав" влетает в прогулочный дворик с пластиковыми дубинками наголо. Звезда Давида, красный крест и красный полумесяц залились краской стыда на зарешеченном небосклоне, пока конвой помогал Шалику накладывать рубцы утренней молитвы.

Сидим с Тулинькой под смоковницей на склоне холма и любуемся Афулой. Античный город. Со времен разрушения Второго храма ничего, кроме безработицы, там не произошло.

Полдничаем холодными бататами в мундире и запиваем лакерду белым вином. Любимица хмелеет, и в ее глазах - дымка далеких расстояний. Мои руки как Рэм и Ромул ласкают сосцы молочных желез. Притормозило солнце над Тель-Мондом и луна над кичей Аялон. Нирвана.

- ... Однажды, Тулинька, Иисус Навин привел сюда мой народ похавать смоквы, текущей молоком и медом.

- Дальше, Мишенька, дальше.

- Глядь, а Обетованную уже чавкают семнадцать царственных байстрюков и приватизируют корыто.

- Дальше, Мишенька. Дальше.

- Нас мучила жажда, Тулинька. Сорокалетняя жажда скитальцев в пустыне, а смоква созрела.

- Дальше, Мишенька.

- Отощавшие львы, мы бросились скопом на ожиревших секачей и опустили. Цивилизованные гои назвали эту разборку Армагеддон, а опущенных чушек филистимлянами.

- Мишенька, почему ты кричишь, как блаженненький?

- Дура, да я же был там!

Тулинька приходит в восторг. У нее на душе праздник. Сосцы молочных желез мажут мои усы елеем.

- Дальше, Мишенька, дальше. Что было потом?

... Потом, блядь, хлынули гунны. С Востока. Толпы гуннов. Орды. Скифы и половцы, запорожцы и гоголи. Открылись хляби небесные и массажные кабинеты. Они перли с кошелками абсорбции наперевес, и на их стягах горела кириллица без препинательных знаков: "Читать писать не знаем жрать ебать давай".

Тулинька зарыдала и позволила лакомиться собой так, как в предпраздничные дни не могло быть и речи.

"Да, мой Мишенька, да! О! Ах! Я твоя, любимый мой! Ах! Не покину, миленький! Ах! Хочешь попку, строгий мой? Ах! Ох, замри! Я сама. О! Ах!" Гаолян собачьих позиций... Одиночный икс... Античная Афула... Армагеддон взбитых сливок и салют восторженной малофейки...

- Я-я-я, нет, ты, мой Мишенька! Ты! ВЫВЕЛМЕНЯИЗЕГИПТА!

Смеркалось.

Счастливые после близости, мы быстро собрали манатки и поехали в ресторан "Аленушка" вечерять в приблатненной истоме.

Смеркло.

Кто бы мог подумать, что в такой праздничный день Тулинька подцепит рецидив. То ли ей остоебенили тюремные притчи, то ли статус винокурвертируемой в еврейском обществе леди потерял прелесть и свежесть не знаю!

- До каких пор я буду просто подстилкой? Ни кола, ни двора. Живем, как бомжи. Пропадают льготы.

- На хера на Дальних пастбищах Маасиягу? Ты моя крепость.

- Машканта пропадает!!

- Ничего у нас с тобой нет, любимица! Ни кола, ни двора, ни рака горла, ни СПИДа, ни проблемы с прямой кишкой, я надеюсь!

Тулинька в крик и драться.

Отвесив машкантутке оплеуху, купил ей в Хадере шуарму и еду с обосранным настроением.

Куда я еду?

В "Аленушку", где нас знают как облупленных за счастливую пару?

В академ-предзонник сучьего становища с бетонной залупой циклотрона на въезде и с бюстиком реактивного истребителя в олимовском парке?

Проклятая баба!

И я повернул на Рамле любоваться морем огней центрального дома скорби, где приматы конвоя вышибли мне молочные зубы.

СПОРТИВНЫЕ ПРАЗДНИКИ

В ту ночь Тулинька была безутешной. Легла в салоне, что за ней никогда не водилось, плакала горько и шебуршала узлами. А на заре загасила костры мертвых скифов, обмотала шейку матки колючей проволокой и ушла к хорошему человеку с приватным жильем в Бат-Яме и со вкусом подобранной коллекцией порнофильмов. Да!

Перебесится и придет, - тешил я себя самообманом в безумии своем.

Ведь я готов принять ее даже из рук хорошего человека. Мне больно.

Прошла неделя, другая, и была другая, на которой я, как проклятый, искал мою Тулю, но она не приходила, и я влетел в паранойю. Бесхозные милашки стали чураться меня и называть некрофилом, а я гулял по пустому жилищу с осиротевшим членом в руках, как Гомер, и страдал. На стене, как у Чехова, мерещилось ружье, и я не знал, что с ним делать.

Секция бокса общества Маккавеев, где я хрячил теперь в качестве наставника, на поверку оказалась кучкой несовершеннолетних преступников и морального удовлетворения не доставляла.

Вместо успехов на ринге они волтузили прохожих в олимовском парке и ставили девочек "под трамвай".

Как-то в конце тренировочных занятий с этими змеенышами позвонил мой кирюха, который служил референтом у хозяина ресторана "Аленушка":

- Мишаня, приезжай, - говорит. - Кино! - говорит. - Тут твоя девка пляшет с каким-то ебарем взасос! - говорит.

- Дурак! - говорю. - И не лечишься. Это ж ее отчим.

Мне больно.

Двадцать лет строгого режима я брожу по городу без названия. "Улицы" так зовут эту каторжную каталажку. Хутор деловых людей. Все поголовно заняты маркетингом. Даже менты в маркетинге с надписью: "Благословен входящий под красным фонарем". То есть все местечко за муку ебется, а хлеба просит. Но сколько ни болтайся по асфальту в надежде ангажировать влагалище, тебе не пофартит. К милашкам надо переться в мегаполис Большого Тель-Авива. Мне больно.

Мне больно, что в этой черте отмерлости нет ни одного вигвама с анестезирующими напитками. Даже румынские строительные рабы идут бухать в Нес-Циону. И будь у тебя хоть семь пядей во лбу института Вейцмана, хоть голова под хуй заточена - умоетесь! Не общество, а гобелен приватизированных дырок.

Начались спортивные праздники.

Мои мальчики - эти мутанты сионизма, эти выблядки рептилий в третьем поколении - дрались, как бультерьеры, которых отклещили от сук.

Давая себе трезвый отчет, что происходит на чемпионате страны, я не тешил себя иллюзиями. Мои выкормыши грызли глотки спортсменам не для того, чтобы стать чемпионами и принести славу Станице. Нет и еще раз нет! Просто уродовали несчастных физкультурников, чтобы поскорей попасть в олимовский садик к прохожим с карманом и трамваю желаний.

А медали пропить. Мракобесы!

Мне больно.

А моя Тулинька, банг моей души, пердит под хорошим человеком в Бат-Яме!

Галлюциногенная блядь!

Сумерки сознания.

Скорей бы январь.

ЯНВАРЬ

В январе пришла Туля... Рано утром. Всего на минутку. Взглянуть. Озябшая, в легком плаще. Немного чужая. Моя любимица заглянула ко мне на минутку. Чудовищно. Горький осадок благотворительности.

Блиц-минет с порога опешившему члену, не добравшему должной строгости. Ни любви, ни жопки, хотя бы посрать для прелюдии.

Ее попытки утешить меня, что богатые тоже плачут, не вынимая, делают нашу встречу мимолетным видением.

- Грызетзакухоннуюмочалку - хлюп - яниразунекончила - хлюп обосранныйтуалет - хлюп - жретсвинину!

- Что-о-о?!!

- Хлюпсвинину.

От омерзения самопроизвольно изверглось семя. Я стал трухать бездарно, как в нелюбимую. Как Нарцисс!

Отчаянно хотелось настоящей любви с пароксизмом: "Да, Мишенька. Да!"

Запах ее тела с дымком, а не пошлых духов, тепла ее бойцовских титек и родинки на попке. Спрутового конвульсивного удушья ее покрытых светлым пушком конечностей вокруг моей шеи узлом. Светопреставления!!!

- Я люблю тебя!