Исполнение желаний - Борис Березовский

Уже знакомый город встретил их душным зноем. Сад и огород – запахом цветов и невиданно большими помидорными кустами. А бабушка и дедушка – полной миской невероятно вкусного сливочного мороженого и большой картонной коробкой бракованных вафельных стаканчиков, принесенных дедушкой со своей работы. Но главное – его узнал Джульбарс. Приветливо залаяв и натянув до предела цепь, он извернулся и лизнул Кирилла прямо в нос. Обняв Джульбарса и поцеловав, Кирилл едва не разрыдался от счастья, совсем не принимая во внимание отчаянные крики взрослых, требовавших сейчас же отойти от сидящей на цепи собаки.

Однако в доме произошли большие изменения. Ту комнату, в которой прошлым летом спал Кирилл, сейчас снимали две молодые девушки, только что закончившие педучилище и собиравшиеся осенью пойти работать в школу. Кириллу это поначалу очень не понравилось, но Стася и Анюта – так звали девушек, – откровенно робевшие перед его мамой, тем не менее шепнули Кириллу, что, если он будет послушным, они возьмут его купаться на Березину.

Услышав это, Кирилл буквально задохнулся от восторга. В их городке не было ни озера, ни даже маленькой речушки, и он только в прошлом году впервые в своей жизни увидел настоящие большие реки. И то лишь мельком, из окна вагона пассажирского поезда, переезжавшего те реки по гулким, узорчатым железнодорожным мостам. А потому Кирилл, как, впрочем, и соседские мальчишки, плавать не умел и научиться этому только мечтал, читая в книжках про моря и океаны.

Однако радостное сообщение Кирилла о том, что он со Стасей и Анютой завтра же отправится купаться на Березину, неожиданно встретило яростный отпор со стороны бабушки. Да и дедушка от этой идеи в восторг не пришел. И бабушка, и дедушка почему-то считали, что если он пойдет купаться, то обязательно утонет.

– Ты даже представить себе не можешь, сколько людей каждый день тонет, – зловещим шепотом говорила бабушка, делая страшные глаза. – Вот вчера хоронили генерала, столько орденов несли на подушечках! Ты думаешь, он умер от ран или от болезни? – бабушка вплотную приблизила свое лицо к лицу Кирилла. – Таки нет – он утонул! Пошел на Березину и утонул! Он – генерал! А ты кто? Ты даже плавать не умеешь! И никакая Стася, никакая Анюта тебя не спасут!

Услышав это, Стася и Анюта прыснули от смеха, а мама, зажав рот рукой, засмеялась одними глазами. Кирилл же, опешивший от бабушкиного отпора, поначалу растерялся, но потом, почувствовав молчаливую поддержку мамы, пошел в атаку:

– Бабушка, ну как я утону, если я плавать не умею? Я же не дурак и не полезу в глубину. Я потихонечку у берега буду. Все же купаются! И никто не тонет! Вот научусь плавать, тогда и переживай! А пока-то зачем бояться?

Неожиданно для Кирилла его поддержала мама, напустившаяся, в свою очередь, на родителей:

– Бросьте вы эти еврейские штучки! – сердито сказала она. – Мало вам, что я всю жизнь воды боялась больше, чем огня. Вы и Кирилла хотите в свою веру обратить! Мальчик должен уметь плавать и не бояться воды. А сказочки про утонувших уважаемых людей я все свое детство слушала, – мама сердито махнула рукой и подвела итог: – Завтра все вместе пойдем купаться и загорать. Я тоже плавать не умею, но не думаю, что утону, – и, повернувшись к двум девушкам-квартиранткам, спросила: – Стася, Анюта, возьмете нас с собой? – И, получив их молчаливое согласие, сказала: – Вот и хорошо! Давайте лучше обедать!

– Ты, Рита, можешь делать все что хочешь! Иди, тони! – бабушка горестно качнула головой. – А вот ты, Кирилл, подумай! Утонешь, можешь домой не приходить!

И хотя все дружно рассмеялись, из-за этой перепалки обед прошел грустно – не помогла даже дедушкина виноградная наливка, которую он в знак примирения налил из огромной бутыли всем, кроме Кирилла. Бабушка смертельно боялась воды, и дедушка – редчайший случай – в этом вопросе ей не перечил.

К вечеру напряжение спало. Дедушка и бабушка, убедившись, что никакие их резоны не удержат маму и Кирилла от купанья, успокоились и даже обещали, что с утра помогут им собраться на пляж.

Кирилл Аркадьевич помотал головой, словно пытаясь отогнать свои детские воспоминания. Но они всплывали в памяти уже помимо его воли. Вспомнил он и свое первое купание: как сначала испугался, даже струсил и, поминая бабушку, уж хотел было пойти на попятную, но потом пообвык – хотя плавать и не научился, но воды бояться перестал. Стася и Анюта плескались, как рыбки, а вот мама купалась очень смешно. Она медленно, повизгивая, входила в воду по пояс, резко приседала по шею, потом вставала, и все повторялось сначала. Поприседав так несколько раз, мама, очень довольная собой, выходила из воды и, гордо оглядываясь, укладывалась на подстилку загорать. Березина и впрямь оказалась широкой быстрой рекой, в которой действительно было много омутов, и, несмотря на мягкий береговой песок и кажущуюся спокойной воду, требовала от купающихся немалой осторожности.

Через несколько дней мама уехала, взяв с бабушки слово, что та и впредь будет отпускать Кирилла с девушками-квартирантками на речку. Бабушка, скрепя сердце, слово сдержала, но каждый раз, когда Кирилл уходил, волновалась безмерно. И он, понимая это, старался всеми силами подлизаться к бабушке и донимал ее вопросами и разговорами.

Как оказалось, бабушка была не так проста, как показалось ему в прошлый раз. Родом она из беднейшей еврейской семьи, в которой выросли тринадцать детей. Папа был у всех один, а вот мам – две. Когда первая жена папы умерла, он женился – как это было принято у евреев – на ее младшей сестре, и она к семи уже имевшимся детям родила еще шестерых. Жили они в страшной нищете, в маленьком поселке, расположенном в так называемой черте оседлости – то есть в местности, дальше которой небогатым евреям в царской России жить не разрешалось.

Бабушка рассказывала, что если в их семье на ужин была корка хлеба каждому – то это уже счастье. Рассказывала она и о еврейских погромах – частых избиениях жителей еврейских городков и деревень черносотенцами. То есть темными, необразованными, вечно пьяными людишками, входившими в так называемую «черную сотню» – добровольное объединение неразумных, считавших, что во всех бедах на земле виноваты евреи. Самое же страшное заключалось в том, что, по глубокому убеждению бабушки, черносотенцев подкармливали и подзуживали богатые евреи. И делали они это для того, чтобы держать бедных евреев в страхе и повиновении. А потому бабушка и уважала советскую власть, давшую евреям, как она выражалась, относительную свободу. Потому и перестала верить в Бога, будучи абсолютно убежденной в том, что если бы Бог был, то и евреям жилось лучше, и ее старший сын Боря – дядя Кирилла – никогда бы не погиб на фронте.

Вспомнились Кириллу Аркадьевичу и пышные похоронные процессии, медленно и печально, под рвущие душу звуки духового оркестра, шествовавшие по главной улице города, вблизи от которой и находился их маленький домик. Заслышав страшную мелодию шопеновского траурного марша, все жители близлежащих домов высыпали на тротуары и провожали идущих по центру улицы за гробом печальными взглядами. Чаще всего с такими почестями действительно хоронили высокопоставленных военных, и перед гробом, на специальных красных подушечках, несли их многочисленные боевые награды. Но переубедить бабушку было невозможно – она продолжала доказывать Кириллу, что все эти люди в самом деле утонули в Березине.

Ну и, конечно же, Кирилл Аркадьевич не мог не вспомнить свои ужасные переживания, причиной которых стала собственная преступная глупость. Суть дела заключалась в том, что его любимую колбасу по двадцать шесть рублей за килограмм, которую они с дедушкой покупали, отстояв длинную очередь в магазине, бабушка не разрешала есть без хлеба. Кириллу же есть хлеб не хотелось, и он, недолго думая, стал забрасывать свежие ломти, выданные бабушкой в придачу к колбасе, в открытый лаз сарайного чердака. А какое-то время спустя туда же последовали и вареные всмятку яйца, с детства не любимые Кириллом.

Все вскрылось уже в августе, незадолго до приезда мамы с папой. Обнаружив это безобразие, дедушка пришел в негодование. Он стал кричать, смешно тряся руками, что розги – это меньшее из наказаний, которые, уж точно, заслужил Кирилл. Стася и Анюта дружно поддержали деда, сказав, что с удовольствием подержат сорванца за руки и за ноги, если дедушка решит его высечь. Кирилл не знал, куда деваться. Он с ужасом представил себе собственную порку, и стыд – как за содеянное, так и от предстоящего наказания – жаркой волной залил не только щеки, но и его душу. Дедушка же достал веник, вытащил из него пяток длинных толстых прутьев и, замочив в ведре, сказал, что вечером, с помощью девушек, разложит Кирилла на диване и всыпет ему по первое число. Неописуемый ужас охватил Кирилла. Главное – он так и не смог объяснить, почему делал это. Ведь понимал же, что такое хлеб, с каким трудом его выращивают люди, как не хватало хлеба в тылу и на фронте, как хлебная корка спасала в детстве его бабушку и ее родных. И тем не менее бросал хлеб на чердак!