Операция "Фауст" - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но я не успеваю этого сделать, потому что в наш отсек-капсулу распахивается дверь, и на ее пороге появляется командарм Зайцев.
— Прошу прощения, мне срочно нужен старший лейтенант Ивонин... Что с вами, товарищ следователь?
Я не отвечаю, да, собственно, даже не слышу, что говорит командарм. До меня доходит его вопрос лишь через минуту, когда я снова сижу с Буниным в буфете. Баянист наяривает «Прощание славянки», а я молча наливаю себе еще одну рюмку и постепенно прихожу в себя.
— Ваня, я чуть человека сейчас не убил...
— Не говори глупости, Турецкий. — У Бунина происходит выпадение гласных из речи, — признак опьянения довольно высокой степени.
— Давай выпьем.
— Ваня, я хотел убить Ивонина. И если бы мне не помешали, я бы его прикончил.
— Не придумывай, его никак нельзя прикончить. В него надо бросать гранаты.
— Вот я и хотел... — Я приоткрываю портфель. Бунин клюет носом и мгновенно трезвеет.
— Сашок, я кое-что выяснил. Они тут все заодно. Ивонина они нам не отдадут. Надо действовать иначе. Надо позвонить старику Горному. Он башковитый, мудрая змея. Он сделает...
— Александр Борисович, — услышал я тихий голос прокурора армии, — нам лучше отсюда незаметно исчезнуть. Недалеко от Кабула случилось ЧП — вооруженное столкновение между нашими военнослужащими. Роту Ивонина послали на усмирение...
Все это генерал-майор юстиции произносит, стоя рядом со мной, внимательно оглядывая зал.
— Говорят, погибли 80 человек.
Мимо нашего стола прошелся адъютант командующего, явно прислушиваясь к беседе. — Давайте продолжим разговор у меня в прокуратуре. За нами явно наблюдают. Вставайте и идите к лифту, к «газику». Быстро, но без лишней суеты.
— Посмотрите, они стоят у дверей — и там и там... Не отставай, Саш, от генерала. При нем они нас не тронут. — У Бунина опять пропал голос.
— Это у тебя, Ваня, в глазах двоится, — говорю я одобряюще, но на всякий случай прибавляю шаг.
Я уже часа два стараюсь уснуть, но Бунин своим могучим храпом разносит на части не только нашу комнатку, но и целиком все помещение офицерского общежития сотрудников прокуратуры. У меня кончились сигареты, и я курю гаванские сигары «Партагас», подаренные прокурором армии, от которых першит в горле. Полный тезка великого писателя не умещается на кровати, и я вижу его огромные ступни на подушке третьей, свободной койки. Я изо всех сил ору ему в ухо:
— Ваня!
Он просыпается мгновенно:
— Что — Грязнов приехал?!
— Никто не приехал. Храпишь ты страшно и ноги просунул на чужую кровать.
— Фу ты, черт... Кровать, понимаешь, на меня не рассчитана. А насчет храпа — прости, забыл предупредить: ты мне поцокай — вот так, и я перестану...
10
Я проснулся от сильной жажды. Во рту пересохло, и язык шуршал, как осенний лист. За окном кто-то плакал, надрывно, со всхлипываниями. Я приподнялся с подушки, но кругом была кромешная тьма. Я прислушался, и тут до меня дошло, что плачет Бунин. Во сне это он, что ли? Я уже собирался его разбудить, как услышал его тихий сипловатый голос на фоне непрекращающихся рыданий:
— Да не убивайся ты так, Мансур. Мы что-нибудь придумаем. Сашку сейчас разбудим. Еще один наш парень должен появиться. Пропал где-то...
— С ним... ничего... не сделаешь... У него за спиной генерал Серый, всхлипывал кто-то невидимый.
Я нащупал кнопку настольной лампы.
— Ну ты здоров спать, Сашок. Тут, видишь, дела какие скверные. Вот познакомься — военный следователь Мансур Мансуров. С брательником его беда случилась.
Я посмотрел на часы: было пять минут второго ночи: значит, я проспал часа три. Бунин сидел на своей кровати в исподнем рядом с молоденьким лейтенантом. Тот стянул со спинки кровати вафельное полотенце, долго сморкался и прокашливался. Успокоившись, сказал извиняющимся голосом:
— Вы меня простите, пожалуйста. У вас свои тут дела, не забивайте, Иван, себе голову чужими заботами... Я все равно этого Ивонина достану, клянусь Аллахом...
— Да подожди ты, Мансур, со своими клятвами. Давай расскажи Турецкому, Сашке то есть, все в подробностях... Слушай, тут у вас попить можно? Все нутро горит.
— В Кабуле очень плохая вода, не пейте из водопровода, а то еще подхватите дизентерию или еще какую-нибудь гадость. Я сейчас принесу нарзан из холодильника...
— Ну, тут у них дела,— сказал Бунин, когда лейтенант Мансур Мансуров вышел в коридор, —пока ты дрых как чурка, он мне тут такого наплакал...
«Нутро горело» не только у Бунина. Я не мог думать ни о чем другом, как только о стакане нарзана из холодильника. С трудом разлепив ссохшийся рот, я прошелестел:
— Что с ним случилось?
— Не с ним, с его братом. Понимаешь, рота Ивонина, спецназ значит, истребила население кишлака Керал. По ошибке. Спецназовцев послали в другой кишлак, там мужики ушли к партизанам. А из этого Керала мужчин забрали в кармалевскую армию.
— Подожди, Ваня. Так что ж, наши убивали население? По ошибке или не по ошибке — какая разница?
Бунин наморщился, как будто я ему задал невесть какой трудный вопрос.
— Вот тут-то собака и зарыта... Для этих карательных целей спецназ и существует. Солдаты других подразделений с мирным населением не воюют. А «духи» потом мстят нашим, не разбирая, конечно, кто спецназ, а кто нормальный...
— Что еще за «духи»?
— Так наши душманов называют.
Бунин здорово поднаторел в ситуации, пока я спал.
— И при чем здесь этот лейтенант Мансуров?
— Ну вот. Гарнизонные солдаты рассвирепели из-за плохой пищи. А спецназ — на особом пайке. Жрут как в кремлевском санатории. Один мальчишка-солдат разошелся. Дело в столовой было. И высказал спецназовцам все, что думал. Сказал, что банку икры они за каждый труп получают. Офицер спецназовский его отчитывать. Он, юнец этот, обозвал спецназовского офицера сволочью и бандитом. И тогда офицер в упор угрохал его из пистолета. Гарнизонные ребята сцепились со спецназовцами. Сначала врукопашную. Потом уж и до перестрелки дошло. Гарнизонные, кто еще жив остался, укрылись в казарме, забаррикадировались. Тогда вызвали Ивонина. Он-то знает, как исполнять «интернациональный долг», подкатил пушку к казарме и разнес ее на части.
— А там был брат Мансура?
— Ну да!
— Погиб?
— Так вот же он и рвется туда. Может, его брат тяжело ранен...
Мансуров стоял на пороге комнаты с двумя запотевшими бутылками. Он успел привести себя в порядок: китель застегнут на все пуговицы, черные блестящие волосы разделены безупречной стрелой пробора. Красив он был необыкновенно — прямо на обложку «Огонька» с подписью «Место подвига — Афганистан». Он протянул нам бутылки — руки у него были, что называется, точеные, только ногти обгрызены. — Сейчас ночь. В Баглан иначе чем на вертолете не доберешься. Я за брата все равно должен рассчитаться. Вас не хочу вмешивать. Я ножом не хуже спецназовцев владею.
— Ну, где ты этого Ивонина найдешь?—пытался охладить восточную кровь Мансура Бунин. — Погибнешь ведь ни за грош!
— Пешком пойду, найду собаку, — не унимался лейтенант.
— И ведь правда пойдет, — растерянно повернулся ко мне Бунин.
Я сам видел, что Мансуров не успокоится.
— Товарищ Мансуров, мы с вами пойдем. У меня тоже с Ивониным личные счеты.
— Я знаю. Мне Иван рассказал, как он вашу девушку зарезал. Я один за всех рассчитаюсь. Вам не надо рисковать.
Но Бунин уже натягивал брюки:
— Я сейчас организую вертолет... У меня есть идея. Я тут своего земляка-вертолетчика видел, ростовчанина, он сегодня ночью дежурный.
— А ты разве из Ростова? — удивился я.
— А это не важно, Сашок. Если надо, я могу и ростовчанином сделаться.
Я сидел на лавочке возле офицерского общежития, глазел на яркие звезды в бархате неба. Если цель афганского солнца — растопить мозги иноверца, превратить их в бесформенную запеканку, то иное дело — афганская ночь с ее запахами буйного цветения, набегающими густыми ароматными волнами. Тусклый свет луны освещал вершины гор. Тишина. Афганское небо похоже на афганский ковер: густой, насыщенный черно-серебряный небосвод с десятками тысяч звезд-узелков. Говорят, на афганский ковер средних размеров уходит два года работы нескольких мастериц...
Я вздрогнул от неожиданности. У скамейки стояли двое.
— Который час? — спросил один из них. —Половина второго,—ответил я, подставив руку под свет фонаря.
Я хотел спросить этих ребят, не вертолетчики ли они и не встречали ли высокого майора. Но не успел спросить ничего. Удар страшной силы сбросил меня с лавки на землю. Первое, что я увидел, были мои собственные колени —я почти упирался в них подбородком. Я пытался разжать губы, но они были стянуты клейкой лентой; хотел сорвать эту штуку, но руки были связаны за спиной. От сильного толчка я ударился челюстью о колено: меня везли куда-то в грузовике. Я с трудом повернул голову. На скамьях сидели парни в пятнистых комбинезонах и тихо переговаривались. Меня прижало к борту — машина остановилась. Топот солдатских сапог, команда «построиться»! Меня подхватили под руки и потащили...