Операция "Фауст" - Фридрих Незнанский

  Ивонин с офицерами прошел вперед, оборачиваясь и подмигивая нам, как добрым приятелям. Мы с Буниным бестолково толклись на месте, пока тот же толстый полковник не предложил нам занять места.

  Зайцев оглядел собравшихся внимательным взглядом:

  — Товарищи генералы и офицеры, у нас нет времени для долгих словопрений. У каждого много работы. Поэтому проведем наше заседание оперативно, без лишней болтологии... Я открываю наше совещание с сообщения: семерым военнослужащим спецназа нашей армии присвоено почетное звание — Герой Советского Союза! Шестеро из них находятся в этом зале. Одному нашему товарищу это почетное звание присвоено посмертно... Я говорю о гвардии сержанте Дубове...

  Зайцев отложил листок, в который он заглядывал при оглашении списка награжденных, помял тройной подбородок толстыми пальцами:

  — Прошу почтить память Героя Советского Союза товарища Дубова, погибшего смертью храбрых, минутой молчания.

  ...Где же все-таки Грязнов? Безнадежность ситуации была очевидной: мы с Буниным не найдем поддержки на этом сборище. Мне казалось — будь Слава Грязнов с нами, он бы нашел решение. Я не знал какое. Без капитана я просто был как без рук...

  Когда все уселись на места, командарм продолжил:

  — Развивая марксизм-ленинизм в новых исторических условиях, Политбюро приняло тактику проникновения коммунистических идей на территорию других стран. Создано понятие «интернационального долга». По просьбе правительства восставшего народа или коммунистической партии ограниченный контингент советских войск вводится на территорию какой-либо страны, в данном случае Афганистана.

В будущем советские ограниченные контингенты...

  Но мне так и не удалось узнать, что будут делать советские «ограниченные контингенты» в будущем, потому что я увидел, как толстый полковник, дежуривший у входа в зал, машет рукой.

Я сорвался с места.

— Вас к телефону, товарищ Турецкий!

Он проводил меня в комнату дежурного по штабу.

  — Сашок, у - меня полный ажур! Еле тебя нашел! — надрывно кричал Грязнов, но я его слышал с трудом — Женька на месте, ботиночки тоже!

— Какие ботиночки, Слава!

  — Американские! Которые на кошкином песочке след оставили! Куда прикажешь нам с Женькой причалить? С транспортом тут хреново, учитывай!

Мы сейчас в кабульском полицейском управлении. Ждать вас здесь?

  — Слава, дуйте сюда немедленно! Любыми средствами. Хоть на верблюдах!

— Чего? Не слышу? Какие блюда?

  — Сам ты блюдо, Грязнов! Давай двигай сюда, бери такси и двигай!

  В трубке с полминуты раздавалось какое-то кукареканье, потом запищал зуммер отбоя.

  Совсем в другом настроении подошел я к двери зала заседаний. Посмотрел в щелку — на трибуне стоял Ивонин. Я прислушался:

  — «Нас сжигали в паровозных топках, живьем по голову закапывали в землю, рот заливали свинцом и оловом... «Отрекитесь!» — ревели, но из горящих глоток лишь три слова: «Да здравствует, коммунизм!» — Ивонин декламировал Маяковского.

  Я плотно прикрыл дверь, прошел по коридору и оказался в буфете. Там за столиком сидел Бунин и с прокурором армии пил водку.

  — Ты где был? Я за тобой побежал, а ты куда-то делся. Вот мы решили... — Бунин щелкнул пальцами по бутылке.— Садись, Сашуля. Хлопни стаканчик, полегчает... Ты знаешь, где мы находимся?

— В бункере, Ваня. В бункере командующего.

  — Ха! А ты знаешь, что это подземный бастион? Ты знаешь, что здесь в шахте укрыты ракеты стратегического назначения? Если Зайцев отдаст приказ, боевой расчет выпустит на натовские базы наши ракеты. Это пусковая установка для ядерного удара...

   — Сейчас Грязнов приедет с... с одним муровским инспектором. — Я решил вернуть Жукову его прежнюю должность. Бунину совсем не обязательно было знать печальные подробности жуковской карьеры.

— Чудненько! Надо взять еще бутылку!

   — Ваня, нам предстоит операция по задержанию опасного преступника.

Бунин посмотрел на меня с испугом.

   —  Какая там операция! Окстись! Кто тебе даст его арестовать? Пропади он пропадом, этот Ивонин!

Чтобы я из-за него со службы вылетел?!

   Официант приволок закуску. Я выпил полрюмки и закусил селедкой.

— Ну, тогда я сам.

   — Александр Борисович, — сказал военный прокурор очень серьезно, — я тоже не думаю, что настоящая обстановка располагает.

   — Я знаю, что не располагает, — не очень вежливо перебил я генерала юстиции и обнаружил, что до сих пор не знаю его имени. — Простите, как ваше имя и отчество?

— Славомир Васильевич.

   — Так вот, Славомир Васильевич, вы меня извините, у меня с этим типом свои счеты. Мне наплевать на обстановку.

   Про себя я подумал: «Скорее бы ребята приехали».

   — Единственное, в чем я могу вам помочь, — пригласить Ивонина для беседы с вами один на один.

Он ведь не только офицер спецназа, он еще и мой дознаватель. Я ему скажу, что нужна его помощь. Мой приказ он обязан выполнить. Хотите?

   — Славомир Васильевич, ведь это ловушка, нарушение. Ради чего вы на это идете?

    Давайте считать, что я вам просто лично симпатизирую... Между прочим, прекрасное грузинское вино «Ахашени», терпкое, чудный букет. Не хотите попробовать?

  Я прекрасно понимаю, что дело здесь не в личных симпатиях. Скорее всего, это профессиональная смычка. Я отказываюсь от вина и принимаю помощь.

  — ...В ночь с тринадцатого на четырнадцатое июня сего года вы, гражданин Ивонин Владимир Алексеевич, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, русский, ранее не судимый, военнослужащий Советской Армии...

   Голос мой гулко раздавался в бетонных стенах бункера, неискаженный эхом, снова возвращался ко мне, а Ивонин сидел в удобном, вертящемся кресле и как будто не воспринимал моих слов. Он, правда, чуть покачивался взад вперед в такт моим словам. Это раскачивание раздражало меня. Допрос — действие двустороннее: следователь давит на подозреваемого, а тот — на следователя.

  — ...Ударом кинжала в жизненно важные органы тела убили гражданку Лагину Ким Артемовну, которая от полученной раны скончалась на месте преступления...

  Маленькие светлые глазки смотрят на меня с откровенной наглостью. И еще в этом взгляде проскальзывает насмешка надо мною, следователем. Меня он всерьез не воспринимает. «Не задерживайся на мелочах, — сказал бы сейчас Меркулов, — спокойно гни свою линию». Но я не Меркулов, такой оборот дела меня задевает...

  — ...Короче говоря, вы, Владимир Алексеевич, обвиняетесь в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах согласно статье сто второй уголовного кодекса. Признаете себя виновным?

  — Чего это вы мне тут говорите? Какое я имею к этому отношение? — удивленно спрашивает Ивонин и продолжает раскачиваться.

  — Где вы были в ночь с тринадцатого на четырнадцатое, с четверга на пятницу?

— Вот уж не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

— И не подумаю.

  Я лезу в портфель за копиями допросов свидетелей, — актрисы Истоминой, инженера Викулова и коменданта офицерского общежития. Терпеливо зачитываю вслух. Но Ивонина ничто не тревожит.

  —   Путаете вы все, товарищ следователь. Никого я не знаю, и знать не хочу.

Качается.

  —   А кто был с вами второй в день убийства Ким Лапшой?

  Резко остановился. Молчит. Снова качается. Но смотрит на меня с некоторой настороженностью.

— На следующий день после убийства Латаной вы были с ним в кафе сада «Эрмитаж». Кто он? Военнослужащий? Из отряда спецназа?

  Я, по-видимому, допускаю какую-то ошибку, потому что Ивонин хрюкает, не раскрывая рта, а глазки его весело разбегаются в стороны. Я убираю протоколы в портфель, и рука моя натыкается на бугристую металлическую округлость...

  — Слушай, ты, — смеется Ивонин, — у...-ка в свою столицу, покуда жив. А то прикажу своим ребятам, они взводом тебя отхарят, сопля моченая!

Это я тебе говорю, а не чугунок какой, понял?!

  Я спокойно, очень спокойно, начинаю произносить слова, в смысл которых почти не вдумываюсь:

  — Следствие в отношении вас, Владимир Алексеевич, я только начинаю (от меня до Ивонина метра четыре — просчитываю я разделяющее нас пространство)... и времени для бесед, надеюсь, у нас с вами будет достаточно (слева в метре от меня дверь в коридор, боковым зрением вижу, что она только прикрыта)... Одно скажу: возраст у вас молодой, жить вам еще и жить (сделать вид, что лезу в портфель за бумагой)... У меня имеется постановление об этапировании вас в Москву (стены здесь непробиваемые, разнесу его в куски, а сам в дверь... скажу, что он на меня бросился)... А если трибунал крутанет вам на полную катушку (остается только дернуть чеку и швырнуть гранату в угол, где сидит Ивонин)...

Но я не успеваю этого сделать, потому что в наш отсек-капсулу распахивается дверь, и на ее пороге появляется командарм Зайцев.