Небо земных надежд - Нонна Орешина

– И чего мы этими рапортами добьемся? – пропуская мимо ушей ворчание Глеба, пожимает плечами Сергей. – Лично для нас найдут керосин? “Старикам” на “поддержание штанов” едва хватает. Должен хоть кто-то еще уметь воевать.

– А мы? – вскидывает соболиные брови Глеб. – На “Элках” в училище самостоятельный налет по минимуму дали. На “мигарях” – только облизнуться.

– …И лишь простой пилотаж… Полигон – даже не нюхали, – вздыхает Шурка. – Мне бы только до сложного пилотажа и стрельб дорваться. Тогда…

– Не знаю, как ты теперь взлетишь, тем более сядешь… – перебивает Глеб, залпом выпив стакан пива. – Нет, парни, надо что-то предпринять. Напомнить, что мы существуем. А то на построении, на занятиях командиры сквозь меня смотрят и напрочь не видят. Самому кажется, что не существую уже.

– Предлагаю устроить бессрочную голодовку, – мрачно шутит Шурка.

– Почему в строевых полках нет Л-39? На него керосина по сравнению со сверхзвуковым – мизер. Техникам, конечно, работы прибавится, но это же реальный налет в общую копилку. И не только мы, даже “старики” рады будут, – Сергей собрал грязные тарелки и поставил их возле Глеба.

– Тогда уж точно на МиГах нам вовек не взлететь, – Глеб демонстративно отодвигает тарелки в сторону Лузгина, тот – к Сергею. Круг замыкается.

– На “Элках” нам бы только продержаться до лучших времен, летные навыки не утратить. Я тут кое-что рассчитал… – Сергей идет к своей тумбочке и начинает искать записи, сделанные на днях. Но Глеб говорит раздраженно:

– Сравнил! Приборы, кабина, скорости, высоты, маневренность, перегрузки – там же все не просто другое… О боевом применении уж молчу. И нечего отцам-командирам мозги пудрить. Пусть лучше всерьез нами займутся.

– Небо – есть небо! – мечтательно вздыхает Шурка и не понятно, на чьей он стороне.

– Пространственная ориентировка, чувство времени, ощущение земли… – Сергей запинается, не зная, какие еще привести доводы. – Тебе для вывозных полетов на “Элке” двадцать часов понадобилось, а мне – всего пятнадцать. Три инструктор приписал, чтобы не вылезать из курса учебно-летной программы. Потому что я на Як-52 в клубе успел полетать. И на планере небо почувствовал, какое оно живое, как дышит… Воздушные течения, бугорки восходящих потоков, впадины нисходящих – все нутром чувствовал, – голос Сергея дрогнул.

Он ясно представил себе длиннокрылый бесшумный планер, тонкий обод фонаря небом затопленной кабины. Ручка управления чуткостью своей сродни смычку скрипки, нежно зажатому в крепких пальцах. Рука выводит мелодию полета… Он сам не доиграл ее, променяв на музыку военного оркестра.

– Поступал бы в институт, летал на своих планерах, если они еще живы… Чего в военные лез? Здесь небо другое: без бугорков и впадин, без сантиментов, восторгов и этих… – Глеб небрежно кивнул в сторону кровати Сергея, где над календарем висел рисунок – красный диск заходящего солнца и окрашенная его отсветом распластавшаяся под крылом земля.

– И это тебя не волнует? – сдержав резкий ответ, Сергей заставил себя улыбнуться. – Никогда не поверю, что в полете только приборы видишь… А на земле лишь цели, по которым надо бить.

– Хватит вам, ребята… – Шурка зевнул. – Цели у вас одни, что в небе, что на земле и пока недоступные… В небе – самолеты, на земле – Вита.

Чувствуя, что на него обрушится удвоенный шквал негодования, Шурка плюхнулся на кровать. И уже из-под подушки, для страховки закрыв ею голову:

– В порядке информации и под строжайшим секретом: Вита мне тоже нравится. И когда двое дерутся из-за одной, ее спокойно может увести третий…

– Причем здесь Виталия? – растерянно пробормотал Сергей, не решаясь признаться даже себе, что Шурка, в общем-то, прав.

– Очень даже причем, – хмуро посмотрел на Сергея Глеб. – Я имею серьезные планы. Не сейчас, конечно, а когда что-то определится в моей судьбе. Надеюсь, Сергей, наше соперничество будет честным?

– Не будь, Глебушка, занудой, – Шурка, поняв, что бить его не собираются, выглянул из-под подушки. – Мужчины, как это не прискорбно, лишь предлагают себя, хотя им и кажется, что они выбирают. Выбирают женщины, это жизненная аксиома, а потому стоит учесть.

– Красивые женщины, ты хочешь сказать, – с вызовом произнес Глеб.

– А Вита, безусловно, красивая, – Шурик сел на кровать. – И выберет она того, кто увезет ее с матерью отсюда.

– Не пори чушь!..

– Не смей так думать!.. – голоса Глеба и Сергея слились в один.

– Даже мудрец, если он влюблен, – слеп… – насмешливо вздохнул Шурка. – А так как мне в силу нескладного характера и опрометчивых поступков меньше чем вам – краснодипломникам – грозит благоволение наших командиров, и вряд ли в ближайшем будущем я введусь в строй, то при первом же плановом сокращении наших доблестных Военно-Воздушных Сил, а оно не за горами, умотаю в свой родной Орел. Там тепло, много фруктов, друзей и родных. Они быстренько Раису Павловну с моим дядькой окрутят. Он еще мужик в силе и не так давно со своей скандальной благоверной развелся…

Шурка балагурил как всегда, и злиться на него было бессмысленно.

Глеб сделал вид, что не слушает товарища и занят чисткой зубов перед зеркалом над умывальником. Сергей тоже смолчал. Душа, устав сопротивляться тому унылому, безысходному, что копилось в мыслях, постепенно заполнялась безразличием. Он не пошел, как обычно сполоснуться под душем на ночь, не прочитал ни строчки из томика Блока, взятого в библиотеке, куда наведывался часто, потому что там после окончания школы начала работать Вита. Даже грязные тарелки принципиально не вымыл, и они остались стоять на столе.

Голова коснулась подушки, веки сомкнулись, тело расслабилось, но сна не было… В детстве Сергей часто видел один и тот же кошмарный сон: за ним гналась огромная грузовая машина “Всехдавишь”. В затененной кабине нет водителя, а потому машина слепа и беспощадна. Сергей прячется за стены зданий, за деревья, которые ломаются как спички, когда на них наезжает “Всехдавишь”. Он бежит, и когда машина настигает его, просыпается в холодном поту… Однажды путь во сне преградил широкий овраг, наполненный сумраком. Деться некуда и, обмирая от ужаса, Сергей бросился в него. Он упал плашмя, распахнув руки, и… полетел. Он летел потрясенный незнакомым чувством, поднимался все выше и выше, пока не оказался в чистом небе. С тех пор машина не снилась, а он летал по ночам с восторгом и упоением, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство свободы и счастье ликующей души.

В эту ночь “Всехдавишь” приснилась вновь, но в образе камнедробилки. Только вместо камней золотые челюсти ее пережевывали людские судьбы. Судьбы выглядели как детские кубики разного цвета, с различными буквами, цифрами, надписями. Его кубик был чисто голубым. “Судьбодробилка” ползла к нему не спеша и неотвратимо, зная, что у кубика нет ног и рук, что он не может сдвинуться с места, как и другие судьбы-кубики, уже хрустящие на острых золотых зубах. И надо сделать сверхусилие, чтобы приподняться хотя бы на миг, на сантиметр оторвать себя от земли… Тогда голубой цвет сольется с небом, а он сам станет крылатым. Надо только отстраниться от земли…

В эту ночь Сергей снова летал, как в детских снах, и это было прекрасно.

… Вопреки всем приметам и всеобщему убеждению, что понедельник – день тяжелый, Сергей Бакланов любил начало недели. Первое утро ее словно открывало торжественный парад событий или печальную вереницу их – это уж как Бог даст, и как сам настроен будешь. Первое человеку неподвластно и неведомо, а вот настроение, состояние духа надо творить самому, желательно с рассвета, каким бы грустным не был предыдущий вечер. Это Сергей проверил давно. А потому, сделав пробежку вокруг котельной и еще пустой школы, он взобрался по вертикальной железной лестнице на водонапорную башню под приглушенный шум падающей воды и гул насосов. За это могло крепко влететь от коменданта, это плохой пример для подростков. И ветер пронизывает свитер, а железо ступенек прожигает кожу перчаток. И, вообще, все выглядит глупо. Но… это единственное утешение для души и отрада для глаз, обожающих смотреть на землю с высоты птичьего полета.

Лестница располагалась с тыльной стороны башни, наверху был приварен балкончик – жердочки и перила, где можно удобно стоять и наблюдать за тем, как выползает из-за горизонта огненно-белое летом, еще не слепящее весной, а осенью лишь краешком своим солнце. Городок, аэродром, подъездная дорога и железнодорожная ветка – все остается за спиной, а впереди расстилается степь, как бескрайнее летное поле, как бесконечная взлетно-посадочная полоса. И высота, на которой стоишь, это та точка на глиссаде снижения, когда надо уже чуток подбирать на себя ручку управления, внутренне готовясь к встрече с землей. На планере это место в воздухе отслеживается четко, на “Элке” отмечается мгновением, на истребителе съедается посадочной скоростью, которую Сергей еще не уловил в тех немногих полетах, что отработал с инструктором… А в парашютном прыжке на этой высоте надо сомкнуть ступни ног, чуть согнуть колени. Вот сейчас, еще чуток и – удар, рывок купола по ветру… Легко пробежать, не падая, подтягивая нижние стропы.