Любовь и фантазия - Ассия Джебар

А она, после того как мулатка откинула бархатную штору носилок, не торопясь спустилась на землю да так и застыла с широко открытыми глазами. Бадра лишь чуть побледнела, представ в своей царственной диадеме, венчавшей убор из фиолетового муара. Волосы ее, заплетенные в две длинные косы, перевитые шелковыми шнурочками, падают в глубокий вырез корсажа, украшенного старинными монетами… Сделав два-три шага, Бадра спокойно подходит к распростертым телам и чуть прикрывает глаза, чтобы дать возможность шерифу получше разглядеть себя.

Ее расшитые узорами туфли, бархатное платье изумрудного цвета, золотой пояс, стягивавший ей талию, руки, слегка приподнимавшие серебристую газовую вуаль, ниспадавшую до самой поясницы, — каждая деталь туалета превращала ее в неземное видение: всадники, сгрудившиеся за спиной Бу Мазы, казалось, затаили дыхание.

Один только Иса бен Джинн, стоявший сбоку, возле дочери аги, все еще не отнимавшей рук от тела отца, — сказал с усмешкой вполголоса:

— Сначала жена, а теперь вот полюбуйтесь — молодая львица!

Его командир, положив свою белую тонкую руку на рукоять кинжала с насечкой, промолчал, сделав вид, будто не слышит. Время шло; вдалеке заржала лошадь, за ней — другая. Люди начали терять терпение, однако все хранили почтительное молчание. Тогда Иса бен Джинн подошел к Бу Мазе и на этот раз довольно громко сказал:

— Обеих девушек вместе со служанкой мы доставим к тебе в палатку!

Узкие блестящие глаза шерифа по-прежнему были прикованы к Бадре. Но вот наконец он повернул голову в сторону своего лейтенанта. И даже не улыбнулся. Удостоил только легким кивком головы в знак согласия.

Потом резким движением дернул за повод и ускакал проверять, удачной ли оказалась другая ловушка, устроенная двумя лье дальше: солдат конного отряда, решивших бежать через узкие горловины уэда, подстерегали пехотинцы — сбеахи. Так что пули настигли их и там. Посланный гонец сообщил, что люди аги, попав в эту вторую ловушку, погибли все до одного.

Час спустя Бу Маза удалился к себе в палатку, раскинутую на ночь.

Никто на другой день так и не дознался, девственницы ли отвергли шерифа, когда он явился к ним, или же сам он не пожелал прибегнуть к силе при виде своих разгневанных или зачарованных жертв.

Остаток дня и всю ночь из мести ли или из ненависти дочь погибшего аги держала в руках кинжал отца. «Я убью либо себя, либо тебя!»- твердила она как в горячечном бреду и не умолкала даже тогда, когда Бу Маза делал вид, будто собирается подойти к ней. В ответ молодой командир лишь слегка щурил глаза и без особого удивления глядел на этих девиц, которые, несмотря на его блестящую победу, а может, как раз из-за нее, не желали покоряться ему.

В конце концов, устав, видно, от этой лихорадочной ненависти дочери аги, он приказал служанке увести ее вон из палатки. Остаток ночи те провели на улице. Стоял июль, ярко светила луна. Голубоватое пламя оливковых веток согрело их.

Так Бадра осталась одна в эту ночь, которая должна была стать ее первой брачной ночью, одна, наедине с шерифом. Из близлежащих долин доносился порой вой шакала. За кустами туи дрожал дозорный. Решено было выставить усиленную охрану… Однако свет факелов, освещавших палатку командира, горел не угасая. Сжимая в своих объятиях уснувшую дочь аги, мулатка чутко прислушивалась. Но вокруг-ни шороха, ни звука! «Неужели мужчина может устоять перед ослепительной красой моей маленькой Бадры?..» Машинально она читала про себя обрывки Корана. «Да никакой он не мужчина, этот шериф!»

На рассвете полог белой палатки приоткрылся. Бу Маза шагнул навстречу первым утренним лучам, а внутри все еще виднелся отблеск пламени горящей свечи… Шериф прищурился. Мулатка, сама не зная как, очутилась возле него. Он кивнул головой и пошел прочь. Служанка вошла в палатку.

Со вчерашнего дня Бадра, казалось, так и не шелохнулась. Сидящая статуя, да и только: глаза закрыты, веки голубеют от краски, на висках — мелкие капельки пота, воздух насыщен влагой… «Диадема-то тяжелая», — подумала служанка, опускаясь на колени.

И тут только, потеряв голову от волнения и захлестнувшей ее нежности, она принялась снимать драгоценности с невесты: «асабу» с подвесками с головы, множество фесских ожерелий с шеи, изумрудные броши, потом вынула треугольные «шенгалы» из ушей и сверкающие розочки из волос. «Видно, эти драгоценности, — думала она, — спасли ее от человеческого вожделения и от земных страстей… Шериф, да хранит его Аллах, не соизволил коснуться золота, а без этого до девушки было не добраться, ну а девушка…»

Бадра, почувствовав облегчение, прильнула к своей кормилице.

— Я умираю, — прошептала она, — умираю!

Служанка, уложив святую невинность, решила, что Бадра плачет от унижения… «Он отверг редчайшую жемчужину Мазуны!» — твердила она про себя.

Вскоре один из приближенных «сына дьявола» явился сообщить, что прибыла целая делегация мазунцев во главе с каидом-кулугли и что шериф принял их.

— Сколько этот пес, сукин сын, жалкий прислужник христиан, дал тебе за твою дочь, какой выкуп ты получил, ты, служивший в свое время славным повелителям?

Каид Бен Кадрума, низко склонив повинную голову, вынужден был назвать цифру.

— Тебе придется заплатить вдвое, чтобы получить обратно дочь и спасти свою честь!

Затем каждому из именитых граждан пришлось самому договариваться о выкупе той или иной женщины, которая вместе с другими дожидалась решения своей участи чуть поодаль. Шериф с презрением препоручил вести эти переговоры своим лейтенантам.

— Стоит нам только оступиться, и эти коварные предатели завтра же явятся, чтобы побольнее укусить нас, да еще позовут на помощь французского полковника!

— Да можно ли сердиться на этих мавров, — заметил кто-то, ведь они от отца к сыну, из поколения в поколение только и делали, что дрожали от страха!

Всем пленницам, которых, за исключением Бадры и дочери аги, собрали возле усыпальницы святого Сиди Бен Дауда, где еще накануне водрузили ярко-красное знамя шерифа, сообщили, что не пройдет и часа, как привезут выкуп, и тогда они получат свободу…

Некоторые из них расцарапали себе лицо и шею, оставив кровавые отметины, ведь их мужья или сыновья остались непогребенными на поле брани. Другие, из числа родственниц невесты, не выражали ни страха, ни печали. С невозмутимым видом они терпеливо дожидались, лишь вздыхая порой от усталости. Время от времени одна из них что-то шептала, и все они буквально сгорали от любопытства: как знать, уж не собирается ли шериф или кто-то из его грозных адъютантов оставить у себя двух девушек — во всяком случае, самую красивую, Бадру?

Вскоре под большим секретом стало известно, какую сумму пришлось заплатить каиду. И горожанки, забыв об усталости прислужник из усыпальницы велел приготовить для них кускус[48] с курицей, — заважничали, как будто бы добродетель и красоту, хранимые пуще всяких драгоценностей, можно было оценить в золоте!

Близилась вторая ночь привала. Шериф решил, что они покинут бивуак на следующее утро. Смеркалось, когда вернулись посланные им разведчики: новость о его победе, рассказывали они, повергла в ужас гарнизоны аль-Аснама, Милианы, Тенеса… Полковник уже направил гонцов к генералу де Буржоли и командиру войск, стоявших в Тенесе. Французы собирались двинуться в путь завтра же, самое позднее — через два дня.

— Мы пройдем по территории бени хинджей, а оттуда вернемся к флиттасам, — заявил Бу Маза.

Привезли золото из Мазуны. Горожан с их сокровищами оставили на ночь дожидаться решения своей участи.

— Мы не грабители и не разбойники, а суд Всевышнего может подождать!

Прибыл лейтенант Бен Хенни, вождь соседних с Тенесом племен, он подтвердил, что мавры древнего Тенеса, так же как и Мазуны, только и говорят о появившемся вновь шерифе. Две самые большие мечети буквально сотрясались от трепетных молитв! То страх, а то огонь вновь обретенной веры заставляли дрожать эти пришедшие в упадок города.

— Прав был святой Сид Ахмед бен Юсеф, когда смеялся над ними в своих знаменитых речениях! — прошептал кто-то рядом с шерифом, но тот даже не улыбнулся.

Иса бен Джинн наклонился к нему: — Господин, пришло время вернуть женщин. Мои люди пересчитали дуро[49] выкупа. Все в порядке!.. Будет на что удвоить численность твоего войска в сохранивших нам верность племенах до самого Мостаганема; может, даже тебе удастся соединиться с эмиром!

Шериф молвил своим тихим голосом:

— Говорят, что его гонец, который везет письмо, уже близко!.. Займись женщинами! — Затем, помолчав немного, добавил: — Оставим дочь аги! Она все не унимается, пускай же кровь девчонки сохранит память об отце!.. Дарю ее тебе!

Иса склонил голову в знак благодарности за такой подарок. Потом сказал: