Любовь и фантазия - Ассия Джебар

Дни подготовки к этому торжеству проходили как во сне. Но даже приближающийся праздник не мог заставить забыть о подстерегавшей в те дни каждого беде, и было неясно, не случится ли чего в самый последний момент с гостями, а может, и с новобрачными…

Будущая супруга бродила по темным комнатам, заставленным книжными полками. К ней в гости приехала мать, стройная женщина, которой не было еще и сорока, с толстой косой черных волос за спиной; она прилетела ночным самолетом вместе с младшей дочерью, почти ребенком. Все три женщины рьяно убирали квартиру, потом мать с невестой отправились в большие магазины, чтобы сразу купить что-то вроде приданого: белье, бледно-голубое домашнее платье, пару туфель.

День свадьбы за месяц был назначен женихом, вынужденным скрываться и потому перебиравшимся с квартиры на квартиру; девушка, жившая в студенческом общежитии, всякий раз узнавала о новом его пристанище, которое хоть на время обеспечивало ему безопасность. Так продолжалось около года.

Одно из последних его прибежищ находилось напротив заведения для глухонемых. Но и с ним пришлось расстаться во избежание несчастья. Консьержкой там была вечно растрепанная коротышка; каждый вечер она ругалась во дворе последними словами, не в силах справиться с непробудным пьянством своего супруга. Но именно она в один прекрасный день выставила двух полицейских, явившихся нанести у нее справки о молодом студенте. Без малейших колебаний она тут же спровадила их:

— Да уж птичка-то давно улетела!

Едва полицейские ушли, она сразу же поднялась, чтобы предупредить их, потому что, по ее словам, «от природы терпеть не могла шпиков!».

Полицейское расследование началось, в общем-то, из-за пустяка: отменили льготу, которой раньше пользовался молодой человек в отношении военной службы. Его престарелые родители в горном селении, измученные бесконечными налетами партизан и следовавшими за этим прочесываниями, сумели предупредить сына о том, что им пришлось дать его парижский адрес, который, как они надеялись, был уже не действителен.

— Он мне давно не пишет! — заявил полицейским отец. Должно быть, работает где-нибудь во Франции, чтобы иметь возможность продолжать учебу. Мы бедные. Я не могу посылать ему деньги!

А затем продиктовал двенадцатилетней девочке письмо:

— Пиши: «Они доберутся до тебя! Уезжай поскорее в другое место!»

Сын не сумел переехать сразу, из-за чего и возникли неприятности. Тем летом конкурирующая националистическая фракция, которая оспаривала у объединенной организации право на вступление в ее ряды старых активистов (рабочие вновь стали встречаться в североафриканских кафе, как до войны),[52] не раз угрожала кровной местью. В результате первого столкновения между соперничавшими и одинаково тайными организациями, имевшего место в одном из ресторанов в центре Парижа, насчитывалось пятеро или шестеро убитых. Центральные газеты, писавшие об этом, утверждали, что речь шла о сведении счетов между гангстерами.

Во время прогулок, которые влюбленные еще позволяли себе, то были блуждания с бесконечными разговорами вне времени и пространства, принадлежавших другим и революции, словно, не имея права быть вписанным в историю с большой буквы, их счастье, когда они обнимались в подъездах, имело тем не менее отношение к коллективной горячке, — так вот во время этих прогулок влюбленные остерегались, конечно, полицейской слежки. Однако такого рода опасность была не самой страшной.

Заметив слишком настойчивый или, напротив, чей-то ускользающий силуэт, следовало уйти от слежки, распознать и обмануть преследователя, ибо влюбленные знали, что братоубийственная война разгоралась, грозная и невидимая… Конкурирующие подпольные организации направляли друг другу письма со свирепыми угрозами, с вынесением окончательного приговора во имя призрачного права точно так могла бы поступить, пожалуй, по отношению к своей сопернице впавшая в отчаяние, покинутая любимым женщина.

И вот девушка, очутившись в Париже, где ее глаза инстинктивно избегали смотреть на красную полосу трехцветного знамени, торчавшего на каждом перекрестке (красное напоминало ей о крови ее соотечественников, гильотинированных совсем недавно в лионской тюрьме), девушка воображала, будто они с любимым куда-то плывут. Ей казалось, что их пара исчезает на глазах у окружающих, становится вдруг невидимой, несмотря на льющийся с небес ослепительный свет начала весны.

Надо уехать: их беседы питались этой нескончаемой темой. Уехать вместе! Возвратиться на родину, чтобы встретиться в родных горах с мятежниками, такими же беспечными, как и они сами. «Это только мечты, — возражал молодой человек, — ты бредишь! Не будет там никаких студентов, не выдумывай! И мы не сможем сражаться вместе… В Армию освобождения берут только деревенских женщин, которым привычны и леса, и колючие кустарники! Ну разве что за исключением нескольких санитарок!» Она не понимала, почему он не хотел пускать ее в этот зачарованный мир: в ее представлении грядущее приключение касалось их обоих и потому встретить его надо было с радостью… Разве накануне в подземных переходах метро им не удалось «провести» двух полицейских, да еще как — с завидной легкостью и непринужденностью, хотя потом их душил неудержимый смех?..

Так они спорили, не соглашаясь друг с другом, ей казалось — из-за тактических соображений, потом все-таки решили пойти на компромисс: если нет возможности немедленно вернуться на родину, границу пересечь все равно надо как можно скорее, пускай даже тайно или каждому в отдельности (ведь только имя молодого человека значилось в списках подозрительных). Встретятся они в Тунисе среди беженцев, а оттуда наверняка совершенно свободно отправляется к партизанам масса добровольцев. Она упорно верила, что путь в освободительную армию открыт для девушек: разве национальные руководители не говорили постоянно о том, что в борьбе все равны?

Споры, бесконечные обсуждения планов на будущее — все это нисколько не мешало им бодро шагать по улицам Парижа. Предаваясь мечтам об этом самом будущем, жених и принял неожиданное решение об их свадьбе: поскорее отпраздновать свадьбу, а потом — уехать…

Там, у них на родине, прошлой весной, несмотря на отсутствие самих нареченных, состоялась традиционная встреча представителей двух семей. То был день официальной помолвки, как написали им потом, такая церемония давала возможность «заранее» получить свидетельство о браке. Вместо жениха по доверенности расписался его дядя, а что касается невесты, то ей, даже если бы она присутствовала сама, все равно потребовался бы отец в качестве опекуна. Итак, несмотря на их отсутствие, брак был все-таки узаконен; они смеялись над этой формальностью, похожей на комедию.

— Напиши своим родным, — попросил вдруг жених в порыве нежности или тревоги, в которой сам себе не признавался. Скажи им, что мы поженимся ровно через месяц! В конце концов, по закону мы уже женаты!

— Эта квартира владельца книжной лавки — француза, задержанного несколько месяцев назад за то, что он помогал национальной подпольной организации, — пустовала со дня ареста ее хозяина, и потому полиция отменила слежку за ней. Один приятель, выйдя из тюрьмы, дал им этот адрес.

Они решили временно устроиться там. В дни, предшествовавшие свадьбе, будущая супруга после безуспешной попытки растопить старую коксовую печь (в эти морозные зимние утра комнаты наполнялись дымом, но не согревались) погружалась обычно в чтение редкостных книг в роскошных переплетах.

Приехавших к невесте мать и младшую сестру ничуть не смущала чужая обстановка. Брат, почти подросток, был арестован в Лотарингии, его сочли «агитатором» и теперь часто переводили из тюрьмы в тюрьму, так что мать, совсем как западная туристка, привыкла ездить на поездах, летать на самолетах и плавать на пароходах. Каждые три месяца она навещала единственного сына, где бы он ни находился, в любом городе Франции или Наварры.

Женщины приложили все старания, чтобы привести в порядок парижскую квартиру: начистили паркет, отмыли до блеска кухню, приготовили для молодых новое постельное белье, полученное в последний момент, не забыли и о традиционной трапезе, которая по обычаю должна была состояться на другой день после свадьбы. Мать считала, что этот обычай надо непременно соблюсти, и пригласила с десяток друзей и родственников — студентов и иммигрантов, работавших в Париже…

Наблюдая за оживленной деятельностью своей молодой матери, невеста ощущала себя бессловесной статисткой в какой-то игре с неведомыми ей правилами. А мать не уставала перечислять вслух все положенные в таких случаях обряды, неукоснительно соблюдавшиеся в их родном городе, который отсюда, с далекой чужбины, казался нереальным или вообще уже не существующим. Угроза, нависшая над женихом, политическая деятельность которого становилась все активнее, внушала опасения относительно церемонии, назначенной на следующий день. Но какой церемонии?