Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во-первых, исходили они не от недееспособного Федора, а от фактических руководителей Московского государства. Главный посольский дьяк Андрей Щелкалов и шурин царя Борис Годунов хорошо понимали, что поглотить такие огромные территории, как Королевство Польское и Великое княжество Литовское, Московское государство еще не готово. Для этого нет ни достаточных средств, ни армии, ни подготовленных чиновников. Однако подвести правовую базу для подобных действий в дальнейшем даже нужно. И этому может послужить прецедент с избранием на трон этих государств московского князя. Для московской дипломатии это было крайне важно. Поэтому Андрей Щелкалов и Борис Годунов не скрывали своей заинтересованности.
Во-вторых, собственного опыта выстраивания взаимоотношений белорусско-литовского государства с Королевством Польским у подканцлера тогда еще не было и быть не могло. Этот опыт Сапега получит чуть позже, во время принятия новой редакции Статута.
В-третьих, только с большой натяжкой можно приписать инициативу избрания Федора на польский и литовский троны Сапеге. Слишком молодым и не имеющим должного влияния на такие дела был он в то время. С предложением об избрании Федора выступили Радзивиллы. Они предпринимали уже вторую попытку выйти из союза с Королевством Польским и хотели сами возглавить ВКЛ, а потому и стали инициаторами подобного предложения. Сапега же только шел в фарватере курса правительства и своих патронов Радзивиллов. А Федор Московский в игре Радзивиллов был всего лишь пешкой, под прикрытием которой они изменили бы статус некоронованных властителей ВКЛ на вполне легитимное положение.
Лев Сапега был обязан Радзивиллам, к тому же он разделял их намерения. Как политик, отлично знающий психологию власти, он резонно полагал, что Федор ни при каких обстоятельствах не оставит надежный наследственный престол в Москве и не рискнет переехать в свободолюбивую и мятежную Речь Посполитую. В случае такого переезда ему неизбежно пришлось бы столкнуться со шляхетской демократией, к которой русские монархи не были приучены. А если бы такое и случилось, то все равно болезненный московский великий князь, по твердому убеждению подканцлера, не смог бы серьезно влиять на политику литовского правительства [52, с. 26].
Именно этот вопрос скрупулезно обсуждали представители белорусской элиты — сын Николая Радзивилла Черного, великий маршалок литовский, Николай Радзивилл Сиротка с виленским воеводой Криштофом Радзивиллом Перуном, сыном Николая Радзивилла Рыжего: «Правда, по слухам, великий князь не способен к управлению, но с этим можно и смириться, если удастся решить вопрос опекунства (регентства) и литвины не рассорятся на этой почве с поляками, которые желают всем заправлять» [71, с. 361] (пер. наш — Л. Д.).
По мнению Радзивиллов, на роль регента должен был претендовать кто-то из литвинов, в худшем случае — поляк, чья кандидатура была бы нейтральной. Но отыскать такого поляка было невозможно. Еще один сложный вопрос — изменение вероисповедания. Согласится ли Федор принять некоторые условия, казавшиеся принципиальными для представителей Речи Посполитой?
Во-первых, церемония коронации должна была состояться в древней столице Польши — Кракове. Во-вторых, в титуле Федора прежде всего должно было звучать, что он король польский, великий князь литовский, а потом уже — великий князь владимирский, московский и прочее, и прочее. В-третьих, Федор Московский должен был сменить веру. Федор Скумин-Тышкевич, литовский подскарбий (министр финансов), который озвучил эти условия, говорил послу Ржевскому: «Если мы эти три колоды, даст бог, перешагнем, то будем с вами в вечном союзе» [123, с. 211].
В апреле 1587 года в Москву было направлено еще одно посольство, которое должно было окончательно согласовать детали избрания Федора. Тем временем усилилась агитация за двух других кандидатов. Один из них — королевич шведский Сигизмунд, что особенно беспокоило московских дипломатов из-за возможного союза Польши и Литвы со Швецией. Это был наиболее нежелательный вариант для Московии. Там больше не считали неприемлемым направить великих послов на сейм. Послами выступили Степан Годунов, уже знакомый нам князь Федор Троекуров (кстати, это было его третье путешествие в Речь Посполитую за последнее время) и знаменитый дьяк Василий Щелкалов. Кандидатуры послов еще раз подтверждают: власти предержащие Московии очень серьезно относились к вопросу избрания Федора. А может, между Борисом Годуновым и Андреем Щелкаловым не было доверия, поэтому один направляет родного дядю, а другой родного брата, чтобы контролировать контакты и переговоры друг друга?
Элекционный (избирательный) сейм начался 30 июня 1587 года около Варшавы. Польские паны приехали как на войну, во главе многолюдных отрядов. Зборовские, поддержанные императором и папским нунцием Анибалом, наняли около десяти тысяч немецких, французских, итальянских, чешских рыцарей и привели с собой это воинство. Замойский также опирался на военную силу. Его сторонники, скорбя по поводу смерти Стефана Батория, облачились во все черное. За это их сразу прозвали «черной радой». С оружием в руках обе партии решили поддерживать своих кандидатов, заняв позицию противоборствующих лагерей. Белорусско-литовская делегация остановилась на противоположном берегу Вислы, около села Каменка. О согласии никто и не помышлял [71, с. 362].
Сапега не стал исключением, он прибыл со своим вооруженным отрядом. 4 августа состоялась его встреча с московскими послами. Вскоре он пригласил их для беседы со всем рыцарством. Сапега был немало удивлен, ибо, когда определяли последние детали поведения послов во время элекции, выяснилось, что они приехали на избрание с пустыми руками. Как ответил Федор Троекуров, про это наказов от великого князя они не получали, да и казны с ними не было.
Зная, какой силой обладают деньги, Лев Сапега выговаривал Василию Щелкалову: «Что же вы за послы, коли денег с собой не имеете и не можете ими распоряжаться?» Несмотря на недостаток этого мощного средства, подканцлер и его единомышленники решили идти до конца. Когда выставили на
