Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов

Анна была на десять лет старше Батория, поэтому особой любви к королеве у него не было и не могло быть. За ее матерью Боной Сфорцей, второй женой короля польского и великого князя литовского Сигизмунда I Старого, закрепилась в свое время слава отравительницы. Чтобы быть подальше от своей жены Анны, король уезжал в Гродно под предлогом поохотиться. Полагают, что в тех местах у него была любовница — молодая и красивая дочь лесничего, которая родила ему сына. Есть также предположение, что именно этот внебрачный сын короля стал царем-самозванцем Лжедмитрием I.

Что касается незаживающей раны на ноге, то это была рана от укуса собаки. Не единожды придворные лекари пытались лечить ее: прижигали пламенем, делали кровопускания, но «дурная материя» не уходила — рана не затягивалась.

Характеризуя приверженцев военных действий, отмечают, что социальной опорой партии войны выступала средняя и мелкая шляхта Малопольши и Украины. В ВКЛ воинственные настроения короля не поддерживались. Обусловлено это было тем, что русские войны Батория велись либо на территории ВКЛ, либо с переходами войск через Великое княжество, принося значительные экономические потери. Русские походы требовали больших затрат, а компенсировались в лучшем случае присоединением опустошенных войной земель. Кроме того, ВКЛ должно было подстраховывать короля на случай военной неудачи, устраивая для этого дополнительные военные приготовления, укрепляя пограничные города, замки и крепости (что, кстати, не делалось больше нигде в Речи Посполитой). Если другие регионы Речи Посполитой воспринимали русские войны как специальные походы за добычей, то для ВКЛ они были, пожалуй, отечественными, где требовалось предельное напряжение всех сил [74, с. 117].

Однако самым сильным противником Стефана Батория был московский двор с его нескончаемыми интригами. Сообщение князя Троекурова о том, что король уже назначил день сейма, чтобы утвердить дальнейшую судьбу королевства, заранее избрать своего преемника и вырвать у сейма согласие на войну с Московией, привело, наверное, московских дипломатов в ужас. Как считал Николай Карамзин, Андрей Щелкалов прекрасно понимал: если предоставить королю свободу действий, то слава России может навеки угаснуть [92, с. 43].

Эти слова Карамзина позволяют с большой степенью вероятности считать, что король Баторий умер не без участия Москвы. Ярый сторонник византийской дипломатии канцлер Московии Андрей Щелкалов, вероятнее всего, заставил своих сообщников на территории ВКЛ действовать в определенном направлении.

Стефана Батория настигает загадочная смерть. То ли из-за яда, то ли из-за низкого уровня средневековой медицины. Так или иначе, но внезапная смерть короля наиболее отвечала интересам Московии.

О том, что король умер, в Москве узнали уже 20 декабря. Еще и недели не прошло после анатомирования его тела. Наверное, ровно столько времени требовалось конному всаднику, чтобы преодолеть расстояние от Гродно до Орши, а там у русских уже была налажена собственная система передачи информации.

Определенные подозрения на преступную деятельность московской дипломатии в конце жизни короля косвенно подтверждает и внезапная смерть Михала Гарабурды. Напомним, он был послан в Московию договариваться об объединении трех соседних государств в одно в случае смерти болезненного Федора. Посол уехал из Москвы ни с чем, но, кажется, важными были слова, которые услышал он на прощание: «Человеку не дано знать, что вперед будет. В писании сказано: кто злословит государя, тот смертью да умрет». Самое странное, что эти слова Андрея Щелкалова оказались пророческими. 12 июля 1586 года, вскоре после возвращения из Москвы, литовский дипломат отдал богу душу. Неизвестно, чего тут больше — мощи изречений Святого писания, которое цитировал московский «канцлер», либо следов тайного заговора?

Федор Евлашовский такими словами обрисовал последние дни минского каштеляна: «Там же, в Гродно, на то время 12 июля умирал пан Михал Гарабурда, впав в горячку пятидневную. Затруднились врачи королевские Николай Бучелла и Симон Симониус его спасти. И за три дня до его смерти сообщили об этом королю» [23, c. 52] (пер. наш — Л. Д.).

Глава 2.4. Курсом на государственную независимость

20 декабря 1586 года московская Боярская дума получила из разных мест известие о смерти короля польского и великого князя литовского. Московские воеводы с литовской границы писали о том к великому князю московскому, добавляя, что знатные паны собираются избрать себе в государи брата Стефана Батория, князя семиградского, или шведского королевича, Сигизмунда, или его (Федора Ивановича) [123, с. 43]. Это сообщение было как целебный бальзам на старые раны Андрея Щелкалова и Бориса Годунова. Московский «канцлер» предлагал не тратить время, а согласиться на предложения Льва Сапеги, которые в прошлый раз привозил литовский посол Гарабурда.

Тем временем в Королевстве Польском смертью короля без промедления воспользовались Зборовские, чтобы разделаться с всемогущим канцлером Яном Замойским. Они мечтали восстановить свое прежнее положение в Польше. Ненависть, долгое время зревшая между партией Зборовских и партией Замойского, вырвалась наружу. И одна и другая сторона выставляли своих кандидатов на оба престола Речи Посполитой (Королевства Польского и Великого княжества Литовского). Зборовские отдавали голоса брату императора Рудольфа II, эрцгерцогу Максимилиану [71, c. 358], который, надо отметить, был желательной кандидатурой на трон во всей Европе: Борис Годунов видел его московским князем, а Зборовские — королем польским. Да и сам Максимилиан, кажется, считал, что пришел его звездный час. Ради своего избрания он запросил из имперской казны немалую сумму. На эти деньги Зборовские наняли целую армию — десять тысяч человек. Не голосами выбирать владыку выпадало, а саблями. Коронный канцлер Ян Замойский выступал за Сигизмунда Вазу — единственного наследника Ягайловичей по женской линии. За любимого племянника ходатайствовала вдовствующая королева Анна, бывшая жена Стефана Батория. Она и давала деньги Замойскому на предвыборную борьбу. Страсти накалялись. На сеймиках, решая, кто прав, знать хваталась за оружие. Так жила Польша без короля. Свои проблемы были и у Литвы [71, с. 358].

Лев Сапега наконец закончил свою работу над усовершенствованием Статута 1566 года и даже написал от имени короля Стефана Батория обращение ко всем сословиям Великого княжества. Но из-за преждевременной смерти короля отредактированный Сапегой свод законов ВКЛ не был утвержден.

На конвокационном сейме Речи Посполитой, созванном в феврале 1587 года после смерти короля и великого князя примасом Польши, архиепископом гнезненским (последний считался первым из сенаторов и имел титул интеррекса), представитель от Литвы, троцкий воевода Ян Глебович,