Львив - Юлия Мельникова

Сабина выложила все — и что патер Несвецкий плотоядно на нее поглядывает, и что Марица вовсе не ведьма, а здоровая сельская девушка, привезенная из мест, где даже малые дети носят амулеты со змеями, а в языческие времена существовал целый змеиный культ, но иезуитам это безразлично.

— Скажите, а нет ли у этого изувера какого-нибудь врага, да не простого ненавистника, но сильного, влиятельного, изворотливого?

Пани Сабина призадумалась. Вообще-то весь город ненавидит иезуита Несвецкого. Хотя постойте — слышала, он много лет подряд пытается засудить за чернокнижие некого раввина, Нехемию Коэна, и все никак не может к нему подобраться. Несвецкий терпеть не может Коэна, но того защищает королевские законы. Думаю, патер душу дьяволу заложит под адский процент, лишь бы расквитаться с Коэном.

— Он-то мне и нужен! — улыбнулся Леви. — О Коэне я много чего слышал, большей частью плохого, и у меня с ним свои счеты. Придется притвориться союзником Несвецкого, предложить ему сделку: он освобождает вашу Марицу, а я разбираюсь с Коэном. Этот раввин — не знаю, со злости или по недомыслию — причинял нашей семье немало бед.

— Какая странная история! — воскликнула полька, — расскажите, чем этот Коэн вам насолил?

— Долго говорить, ясновельможная пани. Жили мы в Измире, торговали помаленьку: отец, я, да братик Эли. Шелка, рукописи, посуда, потом перешли на английские товары. Открыли лавочку в Стамбуле, а тут на нас Нехемия Коэн свалился, оклеветал перед султаном, разорил и унизил… Приезжаю я во Львов, а Коэн там! Где еще искать покоя от него? Разве что на Луне, но я боюсь, что тогда Коэн улетит за мной.

— Может, вы его простите? — спросила Сабина.

— Коэна? Да ни за какие блага мира! Я что, христианин, чтоб всем прощать?! Не дождетесь! — возмутился Леви.

Паненка поставила на столик маленькую кофейную чашечку.

— Мне так плохо и одиноко без Марицы, — неожиданно сказала она, — Марица моя единственная подруга. Мы… как сестры, не можем жить порознь. С тех пор, как моему жениху, пану Гжегожу, пришлось прямо от венца идти на войну, я осталась совсем одна. Иногда даже словом обмолвиться не с кем. Выручите ее, вы этим спасете и меня, Осман-бей, от неизлечимой меланхолии.

— Я постараюсь сделать все, чтобы Марица вернулась живой и невредимой, пани Сабина — прошептал Леви.

Ему не понадобилось тратить время на поиски Игнатия Несвецкого.

Идя по площади Рынок, Леви с удивлением иностранца разглядывал фасады богатых домов, втиснутых в узкие проемы, отчего они казались немного сплюснутыми с боков. Глаза озирались, изучая лакированные кареты, украшенных лентами лошадей и огоньки серебряных подсвечников, отраженных в окнах. Стекла везде были дорогие, венецианские.

Дорогу Леви преградил патер Несвецкий. Покосившись на загнутые носы мягких туфель Леви, турецкий халат и чалму, в которое он воткнул павлинье перышко, иезуит обрадовался.

— Я обращу этого турка в истинную веру, — возмечтал Несвецкий по своему обыкновению. Такие мысли у него рождались в голове автоматически при встрече с иноверцами. Желая разминуться с иезуитом, Леви вежливо поздоровался на латыни, мысленно ругая себя за то, какими только дикими наречиями ему не приходилось говорить. Несвецкий этому неприлично воодушевился и пригласил «турка» на импровизированный религиозный диспут, который патер устраивал в Коллегии иезуитов.

Опять всякую ерунду выслушивать, помрачнел Леви, но обещал прийти. Чего не устроишь ради огромных оленьих глаз пани Сабины…

Ранним утром Леви Михаэль Цви проснулся с ощущением невосполнимой безнадежности. Он не страдал многодневными приступами тоски, как его брат Шабтай, но тоже оказался подвержен мрачным мыслям.

То ли атмосфера львовская и сырость плохо действовали, то ли мучил стыд за ожидаемый компромисс с нечестивыми католиками, но встречаться с иезуитом ему расхотелось. Старый закарпатский каштан в окне почти растерял свои широкие листья, похожие на растопыренные пальцы толстых великанов, плоды упали на мокрую землю, раскрыв коричневое нутро. Водосточная труба, выкованная из тонкой жести, гремела от сильного ветра.

Лишь попив кофе и проглотив сушеного аспида — того самого, что он не успел сжевать в лавке в день визита Коэна, Леви решил выйти из дома. Накрапывал серый дождь, болела голова, и дискутировать с Несвецким, еще одним еретиком (христианство Леви считал иудейской ересью) в доме иезуитов, да еще в такую гадкую погоду было лень.

Но тут Леви вспомнил слезы Сабины, представил, как крысы в подвале тюремного замка прыгают по несчастной ее служанке Марице — и направился через Татарские ворота к иезуитам. Разговор Леви с патером Несвецким не сохранился ни в анналах Коллегии иезуитов, ни в его дневнике, ни в письмах брату. Да и сам священник не упоминал о встрече с турецким букинистом Османом Сэдэ, ибо его неуклюжая миссионерская попытка позорно провалилась.

Есть старое правило: никогда не делайте того, о чем вас не просят. Леви не просил иезуита расписывать ему преимущества христианства, но тот говорил много и нудно, стращая ужасами ада, к коим Леви, иудей по воспитанию, остался равнодушен. Игнатий Несвецкий подобрался уже к критическим пассажам, через несколько лет изложенным его коллегой, ксёндзом Галятовским в трактате «Alkoran Magometow, nauka eretika…», но турок оборвал его.

— Патер, — сказал Леви, — я не маленький, я все это уже успел наизусть выучить. Давайте перейдем к делу.

И гипнотически, словно удав на кролика, заглянул иезуиту в глаза. Несвецкий оторопел, но находился уже под влиянием Леви, ничего не в силах изменить, стоял, сложив руки, уже готовившиеся благословлять новокрещаемого.

— Я приведу к вам сюда, прямо в Коллегию, Менделя Коэна, — твердо и жестко заявил Леви, — живого, не применив к мальчику никакого насилия, а вы его спокойно окрестите. Вы же этого хотите, так?

Патер молчал.

— Не отрицайте, вы думаете об этом день и ночь. Приведу, передам из рук в руки, все добровольно. Но за это вы отпустите Марицу, и передадите мне ключ от библиотеки Нехемии Коэна. Только не лгите, святой отец, будто не знаете про Марицу, ни про ключ.

Несвецкий окаменел. Он смог только выдавить из своего горла слабый стон, в котором, если прислушаться, различалось слово «гарантии».

— Гарантии? — переспросил Леви, почесывая тюрбан. — Подпишем договор.

— Кровью? — Несвецкий спросил его об этом так, будто каждый день выпускал кровь из пальца и заключал договор с князем тьмы.

— Нет, что вы! Поставьте подпись и печать Коллегии иезуитов вот тут — и Леви протянул Несвецкому лист бумаги с заранее написанными по-латыни фразами. — Я, такой-то, обязуюсь выполнить нижеследующие условия.

— Собака иноверческая! — заорал иезуит и нацелился на Леви тростью со свинцовым набалдашником.

Тот увернулся и закричал, уже убегая

— Тогда доставайте Менделя Коэна сами! Скорее с неба на ратушу плюхнутся индийские слоны, чем вы окрестите сына Коэна! Ждите три тысячи лет, патер!

Лицо Несвецкого перекосилось.

— Постой, сказал он неожиданно ласково, — подойди поближе. Я подпишу. Мне нужен Мендель Коэн. Только все в тайне, никому, никому!

Леви просветлел.

— Говорю же — между нами, никто не узнает. Вот здесь подпись и печать. А, дату, дату не забудьте!

Он схватил листок договора и выскочил из Коллегии иезуитов. В Львове вновь светило солнце. Как ему доставать Менделя Коэна, Леви не знал.

— Авантюрист! — стукнул с досады себя по лбу, и тут же прибавил — ничего, выкручусь.

15. Попытка Шабтая Цви вселиться диббуком в чужое тело

7 июля 2000 года, в тот самый день, на который назначили не состоявшийся конец света, восемнадцатилетний Мирослав Сунько из западноукраинского городка Стрыя, вместе с одноклассником Альбертом (Аликом) Штанкевичем отправился покататься по окрестностям на велосипеде. Маршрут они выбрали несложный: по объездному шоссе из города и далее, в сторону хуторов, леса и полузаброшенного еврейского кладбища.

Ничто не предвещало несчастья. Дикторша по радио обещала теплый, немного ветреный летний день с вероятным ливнем ближе к вечеру, поэтому Мирослав захватил с собой темно-синюю куртку-плащевку с капюшоном, а Алик взял на всякий случай зонт. И куртка, и зонт позже будут найдены разбросанными на разных участках кладбища, вдали от брошенных впопыхах велосипедов. Приблизительно в три часа пополудни Мирослав Сунько вышел из дома, держа велосипед за руль, как корову за рога, и поехал. Алик Штанкевич присоединился к нему уже на выезде из Стрыя: свой велосипед он хранил в гараже брата, на окраине города. Погода стояла чудесная, ребят приятно обвевал легкий ветерок, машин на трассе проносилось мало, и они быстро развили скорость. Маленькие серые тучки, похожие на комки забытой овечьей шерсти, сиротливо жались в далеком уголке неба, не мешая солнцу. Но, когда Мирослав и Алик уже отъехали от Стрыя на довольно большое расстояние, все резко переменилось. В считанные секунды вылетели темные грозовые тучи, заслонив небосвод, подул сильный, едва ли не ураганный ветер, сорвавший с головы Мирослава новую бейсболку, а у Алика оторвав с руля велосипеда брелок. Придорожная пыль стала залеплять глаза. Начинался мощный ливень, где-то вдалеке угрожающе грохотало. Ударом ветра Мирослава сбило с велосипеда, но падая, он не испугался, и протянул руку другу. Алика тоже чуть не отбросило в сторону, тогда Мирослав успел уцепить его за край рубашки и оттащить от дороги.