Роман. В письмах - Оксана Цыганкова

В моей жизни это уже несколько раз случалось.

Незаметно подошел 2012 год. Год конца света. Моего личного конца света.

То, что что-то не так, было ясно с самого начала. Морозы были такие, что минус 27 казалось раем. После стольких теплых зим к этому вообще невозможно было привыкнуть. Мы поехали в Австрию кататься на лыжах, и я надеялась там согреться, в Европе же не бывает морозов. Но в Австрии тоже стояли аномальные холода, почти минус тридцать. Там даже деревья вымерзли. Иногда на подъемнике я замерзала так, что слезы текли.

Пока мы были в Австрии, у мамы обнаружили новую опухоль. Чтобы ей дали квоту, ей понаписали всякого в анамнез. Мне это очень не понравилось, я очень суеверная в таких вещах. Когда оперировали, нашли все, что написали. Когда я спросила врачей, что дальше, ее лечащий сказал: «Дайте ей выжить». Стало понятно, что все очень плохо. Я как раз в Питере на сессии была. И ходила на занятия по телеске. Там был один очень сильный человек. Я с ним поговорила о маме, и он сказал мне очень ценную вещь. «Можешь ли ты что-то сделать на физическом плане?»

Нет, на уровне бытовых действий ничего я сделать не могла. Я сейчас не о помощи, а именно о попытке как-то изменить ситуацию. «Тогда твое дело знать, что все будет хорошо. Вот сколько удержишь, столько удержишь». Получила подтверждение тому, что тогда с тобой я все делала верно. Правда, сейчас я думала не об этом. Я начала формировать мое пространство. Вот чтобы рядом со мной было спокойно.

Именно тогда я купила машину. Ту самую, с которой ты знаком. Мама была очень слабенькой, но хотела ездить на дачу. Я возила ее все лето. Лето выдалось такое плодородное, яблоки, клубника, но больше всего потрясало количество грибов. Грибы в тот год перли только белые. Я забила ими холодильник, морозилку и еще один холодильник, работающий как морозилка.

Этим же летом я первый раз разозлилась на Сережиных родных. Мы договорились на день рождения ехать к ним на Север всей Сережиной семьей. Но только я недопоняла про день рождения. Я думала, на день рождения его мамы, а они решили на мой. Решили за меня. Это меня разозлило. Я вообще-то хотела этот день рождения со своей семьей встретить. Я сказала Сереже, что на свой день рождения не хочу, но они меня продавили.

День рождения мне отчаянно не нравился. А под вечер ждал еще один неприятный сюрприз. Сережа сказал, ну пойдем я тебе подарок подарю и подвел меня к моей машине. Нет, я не обиделась. Я запомнила. Вообще-то то, что мы сейчас оба вкалывали, чтобы отдать кредит за мою машину было логичным. Именно он у меня пять лет назад мою машину забрал. Под предлогом, что две машины ы сейчас не тянем, а ему по работе нужнее. Я вкалывала на эту машину как проклятая, это была моя первая иномарка. Работала по ночам, чтобы деньги быстрее отдать. Он мне ничем не помогал, хотя тогда мы уже жили вместе. Мне вообще эта ситуация не нравилась, я покупала машину для себя, а не в семью, но родители его поддержали. Это вообще от дельная история о моих родителях – в любой ситуации выбирать посторонних людей, а не своих детей. Прошло пять лет, финансово мы были стабильны, и мне казалось нормальным машину мне вернуть. Концепция, что мы тебе машину на день рождения купим тоже понятная. Но если это подарок, почему я сейчас так вкалываю, чтобы деньги за нее отдать? Вот меня бы порадовала любая мелочь, любой знак внимания, ну даже просто букет цветов нарванных, мы в лесах были, можно было как-то решить. Я стала задумываться о своей ценности для этого человека. О том, что я что-то упускаю за этим своим нежеланием выяснять отношения.

Мама дотянула сезон на даче. Через неделю после последней поездки маму положили в больницу. Ее не стало на одиннадцатый день. Как Игоря.

Я думаю, что вот так с четвертой стадией прожить полтора года без особых болей, на ногах – это большой дар. Но последние мамины двое суток были страшными. Я увидела агонию. Самое страшное для меня тогда было, что я умею помогать чужим людям, облегчать им боль, а маме ничем помочь не могла. Мама даже в состоянии агонии категорически не принимала помощь от меня. Вина меня давила. Мне было в чем себя обвинять. У меня потом мамино лицо перед глазами больше года каждый день стояло. Эти ее глаза, наполненные ужасом, тяжелое дыхание, серое лицо. Папа не дал ей вводить никакие поддерживающие уколы, чтобы она отмучилась, но она не уходила. Она цеплялась за жизнь, а жизнь эта ее мучила. Это было невыносимо. Я тебе тогда позвонила и попросила за нее помолиться. Кому, как не тебе? Конечно, ты был к Богу ближе и молитвы знал. Но я звонила не только поэтому. Мне нужно было тебя слышать. Мне нужно было за тебя держаться. Ты всегда делал меня устойчивой. В любых моих жизненных передрягах. Я поговорила с тобой и как-то изнутри выпрямилась. Опять была готова держать удар. Любой.

Знаешь, Рома, я сейчас задумалась – такие похожие ситуации. Мои самые родные люди, те, в которых я вросла просто – ты, мама, папа. Такие одинаковые мои попытки как-то удерживать ситуацию тем способом, которым я умею –держать свое состояние. Тогда, когда все это происходило с тобой, я была выключена из ситуации, и поэтому мне было легко думать о тебе каждую минуту, просить за тебя, держать себя. А здесь я была в ситуации, я не справлялась. И у меня было такое чувство вины! Мне было в чем себя винить, знаешь, я очень откровенна с тобой, но об этом я не могу даже тебе. Мой грех. Я даже представить не могла, что это еще не конец. Это только самое начало того кошмара, в котором я окажусь на ближайшие три года.

То, что мамы не стало, было шоком для всех ее знакомых. Мама была категорически против, чтобы кто-то знал. Не хотела, чтобы на нее смотрели как н инвалида. Чтобы даже в словах ограничивали ее в ее желании жить так, как она считает нужным. Пока она еще была в сознании, она мне передала деньги, чтобы я подарила подарок ее подруге, у которой на днях день рождения. Я помню