Годзюон - Нина Гладкова

цвета и формата, какие необходимы для лёгкости бега и карандаша и мыслей. Покупая очередную японскую тетрадь, я думаю, что в какой-то степени благодаря этим тетрадям появились у меня японские рассказы.

Кстати, отправленные из Синдзюку открытки шли очень долго. Полтора месяца. Но дошли.

Доставка посланий и посылок в Японии своеобразна. Ей занимаются скоростные мотоциклы и маленькие мокики, протискивающиеся сквозь любые токийские пробки. Более крупные вещи развозят по домам фургончики так-кю-бин. Таккюбин состоит из трёх кандзи. Первый от слова дом, второй от быстро, третий, «бин», собственно и означает почта. Очень часто фургончик таккюбин фирмы «Куронэко-ямато», на эмблеме которой чёрная кошка несёт в зубах ма-

Ё!

Это озвученый восклицательный знак в конце японской фразы. Можно использовать в противоположных смыслах: Хорошо, Ё! Плохо, Ё! Враньё, Ё! В меру, Ё!

Ночь. Над Токио неистовый-'дождь. Его шум меня разбудил. А может быть не шум, а переполненная японскими словами голова. Временами звуки чужого языка накапливаются во мне и бурлят и выплёскиваются, не в силах преодолеть медленное течение в узком горлышке сосуда памяти.

Японию не впитаешь быстро.

Я готовлю мятный чай, достаю щетку для волос из щетины белого поросёнка и начинаю ритуал «снятия излишков». Медленно-медленно расчёсываю, разбираю свои косы. Я безусловно верю в их волшебную силу. Где-то в бесконечности нити волос сплетаются с нитью судьбы. Перебирая, распутывая волосы, я распутываю завихрения дня и узелки событий. По их руслам стекает избыток Японии. И постепенно становится легче.

Всё, и Япония имеет меру.

Идея о дыхании полной грудью, о жизни взахлёб, о плотности ритма, эта затраханная идея полноты жизни абсолютно не вдохновляет меня. От неё пахнет жадностью.

Можно жадно есть, жадно покупать. А можно жадно читать, узнавать, любопытствовать. Но это один и тот же грех с бешеными алчущими глазами. Грех ненасытный, прожорливый, мучимый вздутием живота от поминутного заглатывания

РАЗРЕШЕНИЯ И ВИЗЫ

Утром получаю в эмиграционном бюро новую визу. Вежливый японец предупреждает, чтобы я вовремя поменяла паспорт, так как уже негде ставить пограничные штампы. Затем, передавая паспорт через стойку, слегка задерживает корочки в пальцах:

- И ещё один момент...

При этих словах я вздрагиваю внутри. Как всегда вздрагиваю при формальных вопросах формальных людей в формальных конторах.

- На фотографии в паспорте и на фотографии в удостоверении иностранца волосы уложены на разные стороны. Японцы так не делают. Вы разделяете волосы по-разному. Почему?

- По настроению.

Моросит ноябрьский дождь. Мчусь от ворот эмиграции до машины. Включаю печку и лишь тогда чуть-чуть расслабляюсь. В атмосфере официальных контор я сжимаюсь до боли в сердце. Стискиваюсь и замерзаю. Заполнять бумаги, сверять даты и цифры, отвечать на вопросы мне очень трудно. И хотя японские официальные лица бесконечно доброжелательны, как только переступаю порог любой конторы, внутри начинается анабиоз.

Это рефлекс на формальности. Он у меня был всегда, не с детства, раньше. Я маленького роста и неяркой внешности. Но во всём, что связано с формальностями, меня обязательно заметят, выделят среди огромного количества людей вокруг, вопьются глазами, руками, вопросами.

В том, что касается формальностей, меня угнетает не сама необходимость соблюдать установленные правила. Угнетает требуемая в таких случаях серьёзность лица, речи, строгость движений, глаз. И то, что люди эти считают возможным требовать от глаз подобострастия.

Игра в серьёзность нужна в подлунном мире везде, где царствуют так называемые объективные вещи. Где чувство условности, эфемерности и ненадёжности правил столь велико, что веселье, смех, независимость взгляда во время протекания процесса трактуются как нарушение правил игры.

Незабываемые сцены в зонах паспортного контроля разных концов света неоднократно доказывали мне, что игра в серьёзность для формальных людей чуть ли не важнее, эмоционально важнее, самих реальных нарушений.

Я лечу в Японию через Владивосток. Он рядом со мной. Я счастлива. Стараюсь пройти таможню, не поднимая глаз. Русская женщина-пограничник строго:

- Посмотрите мне в глаза!

Посмотрела.

- За такой взгляд я могу устроить вам личный досмотр!

- Пожалуйста. Только не больно.

Может быть, это Владивосток, особые приграничные места. Да и Россия.

Амстердам. Прохожу почти по воздуху, скромно потупив глаза. Не тут-то было! Встреча со страной тюльпанов на пару минут лишила дара речи. Голландская женщина-пограничник молча, тяжело опустила обе руки мне на грудь. Пару раз помяла, видимо определяя соответствие визуальному размеру.

Впрочем, может быть, у меня навязчивая идея. Япония же ни разу так со мной не поступала. Лучше заведу я мотор и поеду любимой дорогой сквозь ноябрьский дождь. Вдоль плакучих ив императорского парка, вдоль стриженых сосен, яркой травы, спящих лебедей в пруду перед дворцом. Наполню глаза умытым Токио, чья утренняя красота вытесняет мысли о визах, офисах, границах.

РИЕ

Гиндза. Два иероглифа: «gin» — серебро и «za» — садится. Осадок серебра. И как серебро звенит имя этого необыкновенного места Токио. Праздник — феномен центральной улицы Токио, улицы Гиндза. Не помповый, хороводный и шумный, а ласковый ежеминутный праздник вокруг самых незначительных вещей и товаров. Поэтому я люблю делать покупки именно на улице Гиндза. Тогда, вместе с вещью, в дом приносишь праздник.

- Какой праздник!? Покупать на Гиндзе безумие! — сказал мне как-то за ужином совсем не бедный русский. И долго рассказывал, что за все свои многочисленные визиты в Японию, он купил на Гиндзе лишь зонт, во время внезапного дождя, да и то по ошибке, не сразу пересчитав курс валют. Он рассказывал об этом с гордостью, как об особом умении покупать вещи.

В обычных японских магазинах, в