Годзюон - Нина Гладкова

мне во что бы то ни стало хотелось запустить часы. Часы умерли. В тот час, когда я меняла хорошую судьбу на свою судьбу, часы остановились вместе с оставленной мной жизнью. С ледяным сердцем я закрыла дверь, за которой остались двенадцать лет и бесконечно дорогие мне люди. Потом, весь многодневный путь до Токио, в такси, в вагоне поезда, в кресле самолёта, как только закрывались глаза, я видела ручки одного умирающего мальчика из своего медицинского прошлого. Когда он умирал, с его ладошек стирался рисунок.

Рисунок ладони стирает и наносит Время.

Несколько дней назад, вновь собираясь в дорогу, я натёрла маятник стоящих часов, слегка качнула, и часы очнулись, забили, зазвенели, как раньше. За годы, пока часы молчали, разорванные части линии судьбы вдоль моей ладони, соединились тоненькой S-образной ниткой.

У каждого человека и у каждого народа свои отношения со Временем. И своё времяощущение. В Японии привычные для нас категории и события имеют другую интерпретацию, начиная с мелочей. Например, в Японии сдвинут часовой пояс, и время на часах то же, что в районе Иркутска в России. А во Владивостоке на два часа больше чем в Токио. Часовой пояс это, конечно, условность. Но в этом «условно» есть второе дно. Хотя бы в том, что Япония, опять же «условно», мысленно раздувается границами до Иркутска.

В бытовых, пошло-шутливых или высоко-философских разговорах японцев очень частыми темами являются такие периоды Времени в жизни людей, как смерть и... менструа-

МОИ ДОМ В ТОКИО

Обычно в Токио непрозрачно — над городом висит океаническая дымка. Без этой дымки Токио выглядит острее и жестче, а укутавшись влагой, смягчается, извиняется за свою шипастость. Токио — настоящий японец, а в японском языке самое частое слово — «извините». Изредка, когда ночной ветер изгоняет дымку, случается яркий прозрачный день. В такие дни я еду в высотный ресторан «Сабатини» на пятьдесят третьем этаже токийской оперы, смотрю из его окна на летающих внизу птиц, и на Токио, который оттуда кажется бесконечным. Вид бесконечного города в окне хорошего ресторана — это золотая маленькая гирька в разновесе душевных весов. То, что быстрее всего возвращает мне равновесие.

Осенью двухтысячного года, мы остановились в Токио в отеле Нью Отани. В нём, на последнем этаже, есть крутящийся ресторан «Скай блу», с панорамой Токио. За ужином он сказал:

- Как бы я хотел, чтобы ты жила там, где тебе нравится, куда я смог бы приезжать, чтобы увидеть тебя.

Я смотрела на светящийся внизу Токио, на горячие струи дорог, пульсирующие маяки, ажурные узоры блестящих огней токийских мостов, на тёмное море вдали, на спящий вокруг отеля Нью Отани японский сад. Я тогда ответила ему, что люблю только большие города, столицы. В больших городах, как в психике, есть всё. Я наслаждаюсь морем, лесом, небом. Мне нравится иногда ездить к морю, лесу и небу в гости. А жить? Нет. Мне нравится жить в больших городах «...в кривых извилинах старинных городов, где даже ужасы полны очарованья...».

Мы слушали друг друга, мы смотрели друг другу в глаза. Когда его глубокие глаза наполняются моими желаниями, в них появляются маленькие искры. Это загораются угольки того костра, в котором настоящие огненные Овны сжигают любые • препятствия.

Зимой того же двухтысячного года, в красноярском поезде, пересекавшем бескрайние русские сугробы, он развернул передо мной карту Токио. Сказал:

- Нам нужно выбрать своё место в этом городе. Очень удобно — север. На севере выход к портам Ниигата и Тояма, тесно связанным с Россией. Удобно для работы. Восточная часть города смотрит в море.. Там царит неприкрытая Азия, привыкнуть к которой нелегко. На японском юге была древняя столица. Оттуда начиналась японская культура. И часть города, обращенная к югу, может быть самой подходящей. Потом добавил:

- Разумеется, мы будем искать квартиру только в центре, потому что в других местах ты не сможешь.

Меня до сих пор восхищает, как точно он тогда почувствовал Токио, как филигранно наметил координаты поиска квартиры, что в этом городе совсем непросто. И сейчас я живу в южной точке Токио, внутри зелёного кольца линии Яманотэ — руки горы.

Как у всех больших городов, у Токио есть большой Токио и центр. Центр отделён от большого Токио линией Яманотэ, аналогичной московскому Садовому кольцу. В калейдоскопе токийских линий это светло-зелёная линия. Длится кольцо Яманотэ примерно один час. В десяти минутах ходьбы от его кромки располагается мой дом. Дом стоит по линии водораздела двух мачи — Синагава и Готанда. Мачи — «городок». Весь Токио, как улей из сотовых ячеек, состоит из мачи. Мачи, располагаясь рядом, могут совершенно отличаться друг от друга настроением. Окна моей квартиры смотрят на мачи Синагава. Большая, стремительная Синагава обращена к порту частоколом высотных зданий. Ночью в окне мигают их красные маяки, сообщая о себе самолетам.

ЯПОНСКИЙ ЗАД

Онсэн зимой. На открытом воздухе, над горячей водой, густо стоит пар. Из облака пара появился японский мальчик. Появился и замешкался. Что-то не совпало в его японской голове с моим обликом. Пропал и появился вновь. Спустя минуту их стало двое. Какие разные, вместе. Наверное, пришли две семьи. Онсэны — это органика японской жизни. Сюда ходят семьями и до определённого возраста мальчики купаются вместе с матерями.

Оба замерли, не сводя с меня любопытных глаз.

Вода слишком горячая. Сильно разогревшись, перехожу в другой бассейн. Здесь прохладней. В этой части онсэна ветерок. А на желтой траве и деревьях, растущих рядом с водой, звенят тонкие иглы сосулек. Я ложусь затылком на плоский камень и смотрю как напротив, в дымке пара, двигаются женщины. Водяная пыль лишает тела резкости, делает очертания фигур круглее. Чуть склонив голову и ссутулив плечи, японские женщины бочком входят в воду. Одна рука на груди, другая держит маленькое полотенце, прикрывая низ живота. Если сильно прищурить глаза, одинаковый