Отель одиноких сердец - Хезер О’Нил

научиться сходить за аристократа, следуя нескольким правилам совсем коротенькой книжки. Ничего особенного в этом нет, – напутствовал его старик и вручил ему брошюру под названием «Манеры истинного аристократа».

Он научил Пьеро выше держать голову и с апломбом задавать вопрос о том, почему, черт возьми, он не в Италии. Несуразность происходившего ни в малейшей степени не беспокоила Ирвинга. Он достиг уже возраста, когда нелепостью был сам по себе факт того, что он еще жив, и потому теперь пребывал за пределами царства здравого смысла.

Ирвинг записал Пьеро в частную школу. Принимая во внимание его артистический темперамент, он думал, что учиться юноше будет легко, но оказался неправ. Пьеро никто не мог превзойти в полемике. Никто из его оппонентов толком не понимал, о чем он говорит, и потому было очень сложно ему предметно отвечать или оспаривать его доводы. Тем не менее по всем остальным предметам он явно не тянул. Пьеро не был совместим ни с какой упорядоченностью, упорным трудом или дисциплиной. Он отказывался понимать даже самые простые алгебраические уравнения. Он не мог запомнить дату начала ни одной войны. Он даже музыкой не мог толком заниматься, потому что не знал нотной грамоты. Дело кончилось тем, что он стал прогуливать почти все уроки, оставаясь с Ирвингом дома.

Каждый вечер Ирвинг выпивал. Как-то раз, когда Пьеро уже исполнилось семнадцать, мэр прислал Ирвингу бутылку очень дорогого вина в качестве подарка за крупное благотворительное пожертвование монреальскому музею искусств. Старику совсем не хотелось пить в одиночестве, и он велел слуге налить юноше полную рюмку вина, чтобы тот выпил с ним за компанию.

– Выпей, мой мальчик. Я хочу произнести тост, и мне нужно, чтобы кто-нибудь выпил за сказанное. Тост должен быть поддержан. – Он поднял свой бокал, а Пьеро – свою рюмку. – Давай выпьем за то, что мы родились интеллигентными людьми. В мире каждый день рождается все больше и больше людей бестолковых. А мы как маяки блестящих идей, затерянные во тьме в поисках тех, кто нас услышит.

Они чокнулись. Пьеро осушил рюмку. Ему понравились ощущение тепла, разливавшееся в горле, и странная бордовая сладость вина. Пустую рюмку он поставил на стол. Хмель дошел до сердца и оттуда резкими толчками стал по жилам растекаться по всему его телу.

На какой-то момент Пьеро почудилось, будто под ним открылся люк и он вниз головой нырнул в воду. Он так себя ощущал, будто соскользнул с трамплина и кувыркается под водой. Он чувствовал, что тело его немеет. Он взял вилку и уколол себя. Он удивился, что как бы сильно ни прижимал острия к телу – почти этого не чувствовал.

Что-то похожее происходило и с его разумом. Когда он думал о том, что раньше в душе отдавалось болью, это лишь легонько его щекотало. Он всегда боялся вспоминать о детях, которых оставил в приюте, это разрывало ему сердце. А теперь он думал о них, но эти воспоминания не причиняли боли. Они не вызывали у него вообще никакого внутреннего отклика.

После седьмого тоста Пьеро выпил еще четыре рюмки вина. Губы его раскраснелись так, будто он целовал парижскую шлюху. Зубы тоже покраснели – как будто он искусал какого-то зверя. Ему стало жарко. Он расстегнул рубашку и сбросил ее на пол. Он походил на сумасшедшего римского императора.

Пьеро рассмеялся, взял свой стул, перенес его и сел рядом с Ирвингом по другую сторону стола. Приобняв старика, он заявил, что тот сам парень хоть куда. Когда подошла служанка, он вскочил со стула и крепко поцеловал ее в губы.

– Сядь! – потребовал Ирвинг и продолжил: – Пусть это тебе послужит уроком. Независимо от того, как ты распалишься, одно из правил, которое тебе надлежит соблюдать, состоит в том, что нельзя брюхатить служанок. Симпатичная служанка как конфетка – ты получишь удовольствие, но оно быстро пройдет. Ты же не будешь связывать себя с ней какими-то обязательствами. Ведь должна быть разница между тем, что высоко, и тем, что низко. Взгляд на людей сверху вниз – это важная движущая сила. Я стал таким, каким стал, чтобы смотреть на людей сверху вниз. Вот почему врач, создавший вакцину против оспы, сделал это совсем не для того, чтобы облегчить страдания больным. Видишь ли, он сделал это исключительно для того, чтобы коллеги ему завидовали.

Пьеро забрался на стол и, выпрямившись, раскинул руки в стороны:

– Попробуй теперь посмотреть на меня сверху вниз!

– Не надо, мой мальчик, понимать это в буквальном смысле слова. Смотри на вещи шире, тебе ясно?

– Позволь мне взять блокнот! – воскликнул Пьеро. – Я должен записать эти твои наставления. Мне еще так много нужно узнать, чтобы наверстать упущенное!

Иногда, когда Ирвинга особенно распирало красноречие, Пьеро записывал его изречения в блокнот. У Пьеро была особая манера пристально смотреть, широко раскрыв глаза. При этом его поразительно голубые глаза светились неподдельным сопереживанием. Тем самым он побуждал Ирвинга делиться с ним сокровенными соображениями.

– Самое главное – это внешность. Людей редко интересуют другие вещи. Они слишком ленивы, чтобы доставлять себе лишние хлопоты. Достаточно просто купить хорошо сшитый костюм, не вникая в человеческие качества, и так далее… Записал?

– Да, все отлично. Только слова танцуют на странице, но ты продолжай.

– Любовь. Такое нелепое понятие. Еще хуже, чем Бог.

Истина заключалась в следующем: Пьеро менее всего нуждался в том, чтобы проводить время с полубезумным старым миллионером. Он оказался единственным сиротой, которого воспитывали как представителя самой состоятельной верхушки общества. Конечно, это имело обратную сторону, особенно если учесть, что у него самого за душой гроша ломаного не было. Ему бы следовало быть лучше приспособленным к работе на фабрике или, может быть, к торговле.

Пьеро нуждался в порядке. Ему требовалась дисциплина. Ему нужно было стать крепче и выносливее. Происходившее развращало его и обрекало на гибель. После сладкой жизни он не был приспособлен ни к какой работе. Мать-настоятельница оказалась права. На попечении Ирвинга он вел жизнь философа, которую никак иначе не мог себе позволить. Такого рода развращенность была присуща многим наркоманам, которым со временем стал и Пьеро.

Когда спустилась ночь, цветы поникли, как девушки, уснувшие на церковной скамье.

Пьеро научился подражать Ирвингу. После двух лет жизни в богатом доме он стал себя вести высокомерно. Когда он прогуливался по улице в Вестмаунте, то, если вы не знали, кто он такой, можно было бы подумать, что это юноша из богатого семейства. Складывалось впечатление, что он