Отель одиноких сердец - Хезер О’Нил

Хэйзл и Эрнест не знали, как им отнестись к Розиному представлению. Впечатление, которое она на них произвела, нельзя было сравнить ни с чем другим. Оно было сильнее, чем если одним глотком выпить чашку горячего шоколада. Оно было лучше, чем когда висишь вниз головой на детской площадке в парке. И потом, к их неописуемому удивлению, Роза сняла цилиндр, дала его девочке, сделала переворот назад и нарочито неловко приземлилась на попу.

Дети хлопали в ладоши, еще не вполне поверив, что им так повезло. А на мопса, который выглядел как маленький старичок в купальном халате, этот спектакль не произвел никакого впечатления.

11. Изменчивая судьба Пьеро

Несмотря на ясно выраженное пожелание матери-настоятельницы, Пьеро никогда не работал целый день напролет. Если, конечно, не считать того, что он составлял компанию мистеру Ирвингу. Пьеро отвели в доме просторную спальню. Здесь все комнаты казались ему большими. Он чувствовал себя так, будто ему необходимо постоянно иметь при себе рупор, чтобы можно было говорить с Ирвингом, когда тот был в другом конце помещения.

По дому без проблем можно было ездить на велосипеде. Пьеро это знал, потому что уже пробовал. Когда Ирвинг хотел, чтобы мальчик был рядом, в комнате Пьеро звенел маленький звоночек. Для экономии времени он садился на велосипед, прислоненный к стене в коридоре, и ехал до самых покоев Ирвинга, как будто коридор – это отличная сельская дорога. При этом он приветствовал всех встречавшихся ему слуг.

По пути к спальне Ирвинга он проезжал по нескольким коврам. На каждом красовались разные картины природы. Он проезжал по полю красных маков. Потом пересекал поле с овцами и драконами. Следом шли густые зеленые заросли джунглей.

Во всех помещениях дома висели совершенно потрясающие люстры. Они выглядели как деревья после ледяной бури. В жизни Ирвинга был такой период, когда ему очень нравились люстры, и он покупал их в крупнейших европейских городах. С тех пор эта его собирательская страсть поугасла, но люстры в доме остались. Они все продолжали висеть в каждой комнате. Пьеро казалось, что перед тем, как дойти до столовой, он проходил путь под несколькими галактиками.

«Что бы подумала Роза, – спросил он себя, – увидев, как я сейчас живу? Может, решила бы, что я высоко взлетел и теперь вращаюсь среди верхов общества? Интересно, простит ли она мне все те непристойности, что я ей наговорил, в теперешней ситуации?»

Он вошел в столовую как раз в тот момент, когда подали еду. Каждый вечер он сидел за столом напротив Ирвинга. Ему приносили такие же изысканные блюда, как старику. В первые три месяца каждый раз, когда перед Пьеро ставили тарелку, он не мог удержаться от восторженного восклицания. А на протяжении шести месяцев он постоянно прерывал застольную беседу, чтобы отдать должное прекрасной еде. Потом он привык к яствам, подававшимся на ужин, и стал больше настраиваться на философский лад разговоров в противоположность обсуждению поданных блюд.

Он постоянно сопровождал Ирвинга, они говорили обо всем на свете. Ирвинг спрашивал, что Пьеро думает о развешанных на стенах картинах, которые он собирал много лет. Одна представляла собой натюрморт с распустившимися гвоздиками. На другой было изображено облако, освещенное вспышкой молнии. На третьей – сокол в характерных полосатых штанишках. Ястребы щеголяли одеяниями по елизаветинской моде, которой никогда не изменяли. Еще там был рисунок с девочкой с завязанными глазами, которая шла куда-то совсем одинокая, вытянув вперед руки. Впечатление было такое, будто другие дети ей что-то кричали, но она не слышала. Пьеро рассказал Ирвингу о том, как они с Розой и другими детьми в приюте играли в жмурки. И добавил, что картина с девочкой самая замечательная, потому что изображает всеобщее ужасающее состояние, которое зовется детством.

– Хорошо сказано, – отметил Ирвинг. – Это действительно одна из самых ценных картин в моей коллекции. Твой опыт сделал тебя знатоком изящных искусств. Пойдем, покажу тебе мои собачьи портреты.

Пьеро никогда не упоминал о сестре Элоизе. Он ничего не говорил Ирвингу о том, что только здесь, в доме старика, впервые в жизни ложился спать, чувствуя себя в безопасности. В первые несколько недель ему снилось, что сестра Элоиза занимается с ним своими причудами. Если бы у него при этом не происходило семяизвержение, он бы называл это кошмарами. От стыда, который он после этого испытывал, Пьеро иногда плакал в темноте. Но вскоре он научился спать самым глубоким сном, каким только мог. Он уходил в землю Нод, не просыпая хлебных крошек, чтобы найти обратный путь. Обретенная им свобода была восхитительна, и он был так этому рад, что едва не тронулся умом.

Пьеро ежедневно благодарил Ирвинга за бесценный дар, которым тот его одарил. Все остальные близкие в жизни Ирвинга были настроены против старика. Отчасти это определялось тем, что у него скопилось слишком много денег. А когда у вас так много денег, тогда все ваши родные и близкие полагают, что эти деньги должны принадлежать им. Дети Альберта Ирвинга считали отца скрягой, потому что он не увеличивал их доли в трастовых фондах. Его деньги лишали всех его детей инициативы и делали зависимыми. Лежа в постелях с супругами, они его проклинали. Все супруги его детей страстно его ненавидели. Они были убеждены, что эти деньги должны принадлежать им еще в большей степени, потому что они вступали в брак с его детьми из-за его денег.

Пьеро искренне любил мистера Ирвинга. Но ведь он с такой же искренностью любил почти всех, с кем его сводила жизнь. Когда дети Ирвинга выяснили, какие у старика с Пьеро отношения, они стали ненавидеть его еще больше, потому что он был счастлив. Их самой заветной надеждой было то, что Ирвинг состарится в одиночестве, жалким и проклинающим свою скаредность. Но они часто видели, как Пьеро на роликовых коньках кругами возит Ирвинга по улицам в кресле-коляске.

Доктор пришел проверить состояние Пьеро по наущению снохи Ирвинга. Та заявила, что мальчик совсем спятил и может убить ее свекра во сне, по ошибке приняв мистера Ирвинга за дракона.

Она как-то заглянула навестить старика и увидела сидевшего на крыше Пьеро. Позади него в небе неспешно проплывали серые облака, как версальские аристократы, выстроившиеся в очередь на гильотину. За ухо у него была заткнута большая гардения. Он размахивал зажатой в руке кочергой для камина и кричал:

– Идите сюда, все драконы! Я вас не боюсь! В один прекрасный день я всех вас