Уголовно-правовые взгляды Н.Д.Сергеевского - Александр Чучаев

С точки зрения нецессарианцев, между проявлениями стихии, поведением животного и действиями человека (осознанными или неосознанными) нет никакой разницы: все они обусловливаются одними и теми силами, по одним и тем же законам, в одном и том же порядке. Не соглашаясь с этим утверждением, Сергеевский пишет: «…отношение наше к сознательным действиям человека, с одной стороны, и к его действиям несознательным, а равно и к явлениям окружающей природы, с другой – весьма различно, а именно: если мы вступим в борьбу с последними, то мы не можем изменить или уничтожить самих сил, а мы можем только изменить условия, при которых он действует, или воспрепятствовать их проявлению… При борьбе же с сознательными действиями человека мы имеем возможность оказать влияние на самые силы, именно на сумму психических мотивов» 264.

К данной теории близко примыкают антропологические теории, начиная с френологов, кефалометров, краниометров с их представлениями о так называемом естественном преступнике, и заканчивая школой Ломброзо, исходившей из постулата о прирожденном преступнике. С их точки зрения, никакого различия между вменяемыми и невменяемыми нет, все одинаково подлежат уголовно-правовому воздействию. Основанием и мерилом уголовной ответственности является объективная опасность лица для общественного порядка.

Теории обеспечения, или предупреждения, определяют круг субъектов преступления исходя из декларируемых целей наказания (исправление, устрашение, обезвреживание, приспособление, лечение и т. д.). Критикуя такой подход, Сергеевский указывает: «…При последовательном проведении эти теории должны привести к тем же выводам, к каким пришли старые нецессарианцы и за ними антропологи: понятие вменяемости должно быть исключено из уголовного права. Разница между ними остается лишь в постановке вопроса: нецессарианцы исходили из предположенного ими порядка человеческой деятельности и пришли к отрицанию понятия вменяемости и к слиянию уголовного правосудия с мерами полицейской борьбы, а представители теории обеспечения начали с построения своей карательной системы и должны были кончить упразднением условий вменяемости» 265.

Свою точку зрения об основаниях уголовной ответственности Сергеевский фактически не высказывает. С определенной долей вероятности, исходя из его характеристики «способности лица ко вменению», можно предположить, что он тяготеет к таганцевской концепции закономерности человеческих действий. Она базируется на теории детерминизма, «признающей человеческие поступки подчиненными общему закону достаточной причины, господствующему во всем конечном мире» 266. Согласно указанной концепции основания уголовной ответственности покоились как на внешней причине, обусловившей поведение человека, так и внутренней – его виновности.

А. Богдановский пишет, что преступление – не только внешнее проявление действия человека, причиняющего вред охраняемым законом правам и благам, но и «свободное действие, т. е. такое, которое вполне принадлежит человеку, есть продукт свободной деятельности его духа или воли» 267. Только в этом случае деяние вменяется в вину и наказывается, «когда оно вытекает из его свободной воли, обусловливается его произволом (делать добро или зло). Если же известное действие не имеет такого характера, – оно и не вменяется человеку, как будто произведенное не им, а только механическими силами его природы. Но чтобы дойти до такого понимания преступных действий, нужно, чтобы общество и законодатель ясно сознали и уразумели характер двойственной природы человека…» 268.

Предварительная преступная деятельность

Вопросы, относящиеся к предварительной преступной деятельности, по сложившейся в уголовном праве XIX в. традиции Сергеевский рассматривает при анализе преступного деяния, выделяя: 1) обнаружение умысла; 2) деятельность, направленную к осуществлению преступления (приготовление и покушение); 3) оконченное преступление.

По его мнению, их наказуемость устанавливается на тех же правовых основаниях, что и оконченного преступления. В связи с этим конкретные наказания должны находиться в зависимости от степени реализации преступного намерения и быть более мягкими, чем за оконченное преступление. В целом же вопросы ответственности за предварительную преступную деятельность находятся в сфере уголовной политики. Государство может считать преступной предварительную деятельность, направленную лишь к совершению тяжких деяний, и наоборот, оставлять за пределами уголовно-правового реагирования такую же деятельность по подготовке к преступлению небольшой тяжести и т. д.

С таким подходом к обоснованию наказуемости предварительной преступной деятельности не согласен А. П. Чебышев-Дмитриев. Он пишет: «…действие наказуемо только тогда, когда оно представляет все признаки, требуемые уголовным законом, ибо весь состав преступления, а не отдельные его части угрожаются законом. Фейербах полагает, что при недостатке состава законное наказание может быть смягчено, смотря по важности недостающего признака… Но это положение ложно. Только тогда, когда действие по недостатку состава может быть подведено под другой закон, – можно говорить об его наказуемости. Из наказуемости совершения 269 нельзя выводить ее ipso 270 наказуемость покушения» 271.

Таким образом, криминалисты XIX в., без каких-либо оговорок признавая наказуемость предварительной преступной деятельности, по-разному объясняют ее основания. Например, ряд ученых оправдывают это необходимостью таким образом предупреждать оконченное преступление. «Хотя законы и не наказывают один умысел, но если он проявляется в действии, свидетельствующем о решимости преступника исполнить свой умысел, – государство должно наказывать виновного, ибо важно предупреждать даже и первые попытки к совершению преступления», – пишет Беккариа 272.

В целом так же объясняет наказуемость неоконченного преступления Клейншрод. «Кто начинает совершать преступление, тот угрожает государству, показывая злую волю и неуважение к законам. Государство, в силу необходимой обороны, имеет право отвратить предстоящее зло, подвергая виновного наказанию. Граждане должны быть удерживаемы карой закона даже от покушения, чтобы тем более они не решались на совершение» 273.

Фейербах указывает: «Что государство имеет право, а при тяжких преступлениях даже и обязанность, наказывать покушение – это не подлежит никакому сомнению. Кто раз ступил на путь преступления, тот редко возвращается вспять. Кто стоит уже одной ногой на границе, тому легко перешагнуть эту границу. Если государство угрожением закона должно предупреждать преступления, то оно должно грозить наказанием и за такие действия, которые хотя еще и не представляют собою преступления, но составляют или приготовление, или начало совершения» 274.

Субъективная опасность как основание наказуемости неоконченного преступления признавалось не всеми криминалистами XIX в. Кёстлин, например, утверждает, что оно ведет к положению, отрицающему необходимость дифференциации ответственности за оконченное и неоконченное преступление.

Поэтому предлагалось к указанному уголовно-политическому основанию уголовно-правового преследования за неоконченную преступную деятельность присоединять правовое, видя в ней не только опасное, но и преступное нарушение охраняемых законом прав и благ (например, Цехариэ).

Некоторые же ученые видят наказуемость неоконченного преступления в одной его преступности, отбрасывая, таким образом, уголовно-политические основания ответственности за него. Так, Гельшнер пишет: «Покушение преступно как осуществление преступного умысла, проявленное деятельностью субъекта… Покушение само по себе есть действие преступное и, как таковое, должно быть наказуемо. Поэтому ошибочно считать покушение действием самим по себе безразличным, которое будто бы запрещается законом только по его опасности или вследствие других соображений полезности» 275.

По сути, аналогичные доводы приводит Хоп. По его мнению, «истинная и последняя внутренняя причина наказуемости покушения заключается в том, что покушение носит на себе признаки преступного действия, чрез начатое правонарушение открывается фактическое оскорбление правового порядка» 276.

Обосновывая свою позицию, Кёстлин в первую очередь указывает на то, что в неоконченном преступлении преступная воля объективируется вовне, хотя и не в полной мере, именно поэтому оно признается преступным. «Главнейшим моментом является здесь воля не потому, что она опасна, общеопасна и пр., а потому что она стремится к основному (принципному) нарушению права» 277.

По Сергеевскому, в случаях, когда предварительная преступная деятельность сама по себе содержит состав самостоятельного преступления, наказуемость последнего определяется по общим правилам. Следует заметить, что это положение сохранилось и в современном уголовном праве.