Необычайные похождения с белым котом - Лев Усыскин

Час спустя Гурагон дал Ломаному Фрицу еще хлеба. Кусок на этот раз был заметно больше, к тому же колдун приказал принести вина, и, выпив, молодой человек почувствовал вдруг прилив блаженной истомы. Двигаться не хотелось вовсе, вместо этого хотелось вновь рассыпаться словами благодарности – да только язык не вполне повиновался ему теперь:

«Ведь это чудесно! Чудесно, право!.. Ведь в этом городе живет немало сведущих и ученых людей – лекарей, проповедников, философов… и ни один из них не смог… не нашел возможным избавить меня… исцелить меня от этой жуткой болезни!»

Речь Ломаного Фрица была по-прежнему преисполнена возбуждения. Что же касается Гурагона, то последний сперва внимал своему пациенту с легкой улыбкой снисхождения, пропуская услышанное большей частью мимо своих ушей. Однако что-то вдруг заинтересовало и его: печать равнодушия моментально исчезла с лица колдуна, он даже чуть вскинул от удивления правую бровь и, подавшись вперед, произнес с вкрадчивым придыханием:

«Философов?.. Вы сказали – философов, не так ли?»

«Угу! – подтвердил Фриц с прежним оживлением, – Есть здесь один такой… я, впрочем, не стал к нему обращаться… уж больно он себе на уме, этот молчаливый старик…»

Гурагон придвинулся еще ближе, голос его стал еще более вкрадчивым:

«Чем же он занят, философ этот?.. Тоже практикует медицинское искусство, отбивая заработок у городских лекарей?»

«О, нет!.. – Фриц затряс головой энергично, – Что-то не слыхал я про его лекарские успехи… Хотя наш граф платит ему изрядную сумму каждые два месяца – а уж он, всем известно, просто так серебра никому не даст!..»

Колдун, как мог, изобразил на лице веселое удивление:

«Что же он делает за графское серебро?»

«Что делает? – Фриц засмеялся отрывистым, коротким смешком, – А Бог его знает, что делает… граф не рассказывает о том никому…»

Он вдруг замолчал неожиданно, спрятав нижнюю губу под верхней.

«Граф не рассказывает… это точно…»

Он опять замолчал и вопросительно заглянул в глаза собеседнику.

«Не рассказывает, да только… только мы все думаем, что этот старик… делает… для графа… зо-ло-то!.. Понимаете ли – настоящее золото. Граф дает ему серебро, а он взамен делает золото. Или, может, только лишь обещает сделать… Ибо, как ни гляди, а с золотом у нашего графа дела обстоят пока не слишком отменно!»

Ломаный Фриц опять разразился хохотом:

«Что до меня – то я б и двух талеров не положил ради затей подобного рода. Любой меняла с соборной площади, впрочем, легко превратит их в два заправских дуката… без всяких там премудростей и книг… взяв за свои старания лишь крейцер или два…»

Последнюю фразу, однако, задумавшийся Гурагон словно бы пропустил мимо ушей. Дождавшись, когда юноша закончит, он взял его за руку и улыбнулся широкой, обезоруживающей улыбкой:

«Чувствую, вам уже лучше, молодой человек? Что же, я рад – я искренне рад, коли мое лекарство подействовало. Однако даже и теперь не следует проявлять самонадеянности, ибо болезнь, хоть и ослабла изрядно, но не ушла пока что насовсем. Вам следует посетить меня вновь – раза два или три, вряд ли больше. Теперь же имеет смысл вернуться домой, успокоиться и поужинать без стеснения, но также и не злоупотребляя излишествами».

С этими словами он поднялся с места, увлекая Ломаного Фрица за собой. Уже в дверях, обменявшись со своим гостем прощальным рукопожатием, колдун вдруг хлопнул себя по лбу, словно бы вспомнив что-то – не слишком важное, впрочем:

«Ах, да… а этот ваш философ… он как… живет далеко отсюда?..»

«Вовсе нет, – ответил уже на ходу Фриц, – Два шага, не больше… улица, идущая к церкви Святой Агнессы, второй дом от угла…»

Проводив молодого человека, Гурагон не стал продолжать шахматную партию, прерванную его неожиданным появлением. Сложив вместо этого фигуры и доску в кожаный мешочек и затянув его шнурком, колдун достал взамен знакомые нам уже вещи: серебряное блюдо и сухой каштан…

…Гадать пришлось долго: Печальный Дух Одиночества явил на этот раз в полной мере строптивость своего характера. Больше часа Гурагон, утирая пот со лба, гонял каштан по его серебряной дороге. И лишь когда язык колдуна, утомленный произнесением заклинаний, стал сухим и шершавым, Дух наконец соизволил показать свой лик хозяину.

«О, как ты ленив сегодня, Печальный Дух, ленив и непослушен… я накажу тебя за это… одарю тебя тягостными муками в твоем печальном царстве… – голос Гурагона скрипел, как несмазанный ворот, – Верь мне: ты удостоишься наказания!.. Определенно!..»

Однако что-то поколебало суровость колдуна – он вдруг сощурил глаза, еще пристальнее вглядевшись в серебристый зеркальный круг, и тут же отпрянул, издав тихий стон радости:

«О, ты желаешь оправдаться, Печальный Дух?.. Что же ты скажешь мне?.. А?.. Готов ли обнадежить меня сегодня?.. Проведал ли о том, что я ищу все эти дни?.. О, ты заслуживаешь снисхождения, как я вижу, – ты явился сегодня, преисполненный сведений… говори же мне… говори поскорее, и я запомню твою старательность… завершил ли свое дело тот, кто мне нужен?.. достиг ли он того, что желал достигнуть?»

Колдун с трудом отдышался:

«Так что же ты ответишь мне, о Печальный Дух?»

Гурагон прильнул к блюду вновь и вновь отпрянул, – хохоча и содрогаясь. Видно было, что он очень доволен, и что Печальный Дух, наконец, совершил то, к чему его побуждал повелитель.

«О, да!.. Удачный день для меня сегодня… Ты выполнил свою работу, Одинокий Раб, и я, похоже, подумаю о том, чтобы избавить тебя на этот раз от наказания… что ж, ты принес мне радостную весть, трудолюбивый слуга! Тот, кого ищу я, нашел то, что ищет он, – а это значит… это не может не значить… лишь то… что и я нашел то же самое с ним одновременно!»

И сказав это, Гурагон вновь залился резким, похожим на кашель хохотом.

22

А уже на следующий день в послеполуденный час, когда Мастер Альбрехт трудился в лабораториуме, кот Тимофей дремал, как водится, на своем подоконнике, а Гретхен, расправившись с утренним ворохом кухонных дел, сидела, мечтая, за обеденным столом, подобрав под себя ноги и подперев кулачками подбородок, – так вот в этот самый день и час привычное течение жизни прервалось вдруг негромким, но настойчивым стуком в дверь.

Предположив, что это посыльный от торговца светильным маслом, Гретхен бросилась вниз – и каково же было ее удивление, когда вместо знакомого веснушчатого дылды увидала она на пороге благообразного чужестранца с черной бородой и густыми сросшимися над переносицей бровями. Девочка даже слегка растерялась от неожиданности, однако гость, заметив это, поспешил прийти ей на выручку:

«Здоров ли хозяин дома – премногоученый Мастер Альбрехт?»

Сказав это, чужеземец отвесил Гретхен легкий поклон, – словно бы не поняв, что разговаривает с простою прислугой.

«Я – Гурагон, странствующий врач и торговец драгоценными камнями. Пришел засвидетельствовать свое почтение премудрому Мастеру Альбрехту».

Девочка, конечно же, слыхала о появлении в городе этого странного человека – однако видеть его ей прежде не доводилось ни разу. Оставив гостя за дверью, она поднялась в лабораториум и, постучав для приличия, вошла, не дожидаясь приглашения.

Мастер Альбрехт сидел за своим столом, склонившись над книгой, – последние дни он почти все время проводил в этой позе, изредка макая перо в чернила и что-то помечая на полях. Атанор погасили уже неделю назад, сосуды с различными субстанциями были сравнительно аккуратно расставлены по полкам, запахи выветрились, а разнообразный мусор – неизбежный спутник опытов старика – был выметен Гретхен полностью еще в прошлую пятницу.

Выслушав девочку, Мастер Альбрехт недовольно поморщился, однако велел впустить гостя и, проводив его в столовую, дать воды. Отправив Гретхен, он осторожно закрыл свою чудесную книгу, после чего выпрямился, расправил плечи и, заложив руки за голову, о чем-то задумался. Какие-то дурные предчувствия явились вдруг вместе с этим необычным гостем – старику не хотелось с ним разговаривать, страсть как не хотелось отрываться от своих дел, но не хотелось также и прослыть неучтивым. Последний довод, увы, пересилил все прочие – надо было идти, и Мастер Альбрехт поднялся со своего места, прошептал губами что-то невнятное, покачав затем головой, поправил сбившуюся слегка одежду. После чего решительно шагнул из лабораториума вон.

«Странствуя по белу свету, переезжая от города к городу, посещая владения различных государей Запада и Востока, всюду приходилось мне слышать похвалы вашей учености, о Мастер Альбрехт!» – так начал Гурагон свою речь, оказавшись со стариком наедине.

«Многие мудрые и многоученые мужи приводили в пример мне вашу ученость и мудрость – а потому, желая совершенствовать собственные немногие познания, дерзнул я обогатить себя лицезрением того, кто может стать мне в этом образцом, достойным ежечасного подражания!»