Каникулы - Ирина Анатольевна Кавинская

– Помнишь ту ночь, когда меня не было дома? – спросила она.

Я кивнула.

– Я была с ним там.

– Где? – не поверила я. – В морге?

– Да. Он… Показал мне все, что и как надо делать на зачете. Я повторила за ним. Потом меня тошнило. Точнее, меня тошнило и до и после. Знаешь, там… Такой тяжелый воздух, как будто кровь и смерть растворяются в нем, и ты дышишь, дышишь этим…

– Так вы тогда… – Я подбирала слова. – К зачету готовились? И почему ты маме не рассказала? Она-то уверена, что той ночью ты была у него, и вы…

– Она права, – перебила Катя.

Я выпучила глаза, не в силах поверить этому.

– Там везде жутко холодно, – сказала сестра. – Там такие… бледные неоновые лампы, которые все время дребезжат. Меня трясло после всего, а… У него в каморке было так тепло, и мы смотрели видяшки, а потом это просто… Произошло.

– Ты хочешь сказать, что твой первый раз был в морге? – Сама ужасаясь собственной веселости, я хохотала. – Ты занималась сексом в морге?!

Катя, кажется, тоже улыбнулась. Никогда прежде я не слышала ничего более странного. В морге! Мы обе вдруг посмотрели на Су А. Она по-прежнему была без сознания. Мертвенно-бледная под несколькими шерстяными пледами. Я считала этих сектантов странными, но… Мы-то сами? Вслушиваясь в надрывный звук собственного смеха, я думала: «Мы действительно другие? Или… Такие же, как они?»

Вскоре вернулась Джи Хе с лекарствами и штативом для капельницы. Катя сказала ей, что поставит капельницу и подежурит с Су А ночью, – нужно было следить за ее самочувствием. В итоге дежурить осталась я – зрелища трясущихся рук сестры, когда она пыталась ввести иглу капельницы в вену на сгибе локтя Су А, оказалось достаточно для того, чтобы смягчить мое сердце.

– Иди поспи, – сказала я Кате.

Она благодарно кивнула и вышла. Едва дверь закрылась за ней, как я услышала сдавленный кашель – верный признак сдерживаемых рвотных позывов, а следом звук быстро удалявшихся шагов.

Нижняя футболка вымокла от пота, а теперь неприятно холодила тело. Я до сих пор была одета как капуста – пришлось раздеться, оставив только майку и свитер. До гонга оставалась пара часов. Капельница отстукивала каплями ритм. Кап. Кап. Кап.

Мы должны были быть уже далеко отсюда. Но были в лагере. Кап. Кап. Новый рассвет и новый день впереди. Еще один день, и тогда бежать? Кап. Кап. Бежать! Ни Катя, ни я не вспоминали о побеге еще полчаса назад. Все мысли улетучились при виде кровавых ручейков, теплыми струйками сочившихся из порезов на руках Су А. Кап. Кап. Кап.

Зачем Су А сделала это? Кап. Кап. Только вчера она танцевала с веерами… Кап. Уже позавчера. Вчера она была в «клинике»… Кап. Кап. Кап. «Эта «клиника»… Ха Енг, вернувшись оттуда, пыталась отравить меня, а Су А… Кап. Кап. Кап.

День четвертый

Бом! Бом! Бом! Гонг разбудил лагерь, вырвав меня из забытья. О нет! Капельница! Я должна была поменять бутылки – вторая с антибиотиком так и висела полная. Мне повезло, что, уснув, я пережала трубку и, хотя лекарство в бутылке закончилось, трубка была полна жидкостью. Будь она пуста – пришлось бы звать Катю: что делать в таком случае, она не говорила. Я поменяла бутылки и вышла на улицу.

Все уже собрались для утреннего «приветствия». Катя тоже была там. Никто не спросил о Су А: как обычно с утра, все здесь походили на зомби и молча кланялись портрету. Я шла последней. Сегодня Пастор показался мне моложе, чем обычно: его взгляд был живым и ярким, и в нем словно горел огонек – озорной и злобный. «Игра началась», – говорил этот взгляд.

Когда церемония наконец закончилась, я хотела подойти к сестре, но Джи Хе задержала меня. Она отвела меня к стенду с расписанием, как она объяснила, чтобы посоветоваться насчет изменения программы мастер-классов с учетом случившегося с Су А. Планировалось, что она проведет еще несколько уроков танцев, и теперь Джи Хе была обеспокоена тем, что расписание придется переделать.

– За Су А сегодня приедет мать, – тараторила она. – Она заберет ее домой. Так будет лучше для всех. Это происшествие, каким бы ужасным оно ни было, не должно парализовать жизнь лагеря.

Она вычеркивала строчки с танцевальными мастер-классами быстрыми и резкими взмахами маркера. И с ними нашу жизнь покидала и сама Су А. Никому здесь не было дела до нее. Ни для кого тут она больше не существовала.

Когда пустые места в графах расписания заняли мастер-класс по каллиграфии и игре на каягым – корейском подобии гуслей, – я оглянулась, ища глазами сестру. Но ее нигде не было. Джи Хе ответила на мой вопрос прежде, чем я задала его:

– Катя уже отправилась на волонтерскую миссию в клинику.

Я закусила губу: она специально отвлекала меня – не хотела, чтобы я поговорила с сестрой.

– А как же Су А? – спросила я, усмиряя закипавшее внутри негодование. – Ей нужно наблюдение врача.

Джи Хе посмотрела на меня так, как будто, порезав палец, я требовала присутствия нейрохирурга.

– Сегодня она покинет лагерь, я уже говорила, – ответила она тоном, не предполагающим дальнейшей дискуссии, и, резко развернувшись ко мне спиной, зашагала в сторону административного корпуса.

Ее долговязая угловатая фигура удалялась быстро, а ноги – я впервые заметила это – странно подгибались, как будто слегка пружиня. Она напоминала гигантское насекомое, но я не могла сообразить какое.

Сегодня отсюда заберут Су А, а следующими это жуткое место покинем мы с сестрой. «Завтра или никогда», – пронеслось в голове. Но последнее слово застряло в мозгу, раз за разом отдаваясь эхом от черепной коробки и заставляя меня напрячься. Как вдруг… Мой взгляд упал на портрет Пастора. Что это? Что опять с его лицом? У меня ком встал в горле – фотоснимок ухмылялся. Я могла поклясться, что он ухмылялся, глядя на меня! Что за безумие, что за бред! Ведь это просто фотка! Картинка! И все же он усмехался, злобно и расчетливо. «Все еще надеешься сбежать от меня?» – говорила эта усмешка.

Я вернулась в ханок одна. То, что мне не дали даже поговорить с сестрой, не предвещало ничего хорошего. Случившееся с Су А угнетало меня, но еще больше угнетала неизвестность. И предчувствия. Смутные и неприятные, они навалились, стоило мне остаться одной в сером сумраке комнаты.

Я быстро переоделась, а потом