Жена шута - Эмилия Остен

Спальня оказалась просторной и чистой, с окном, выходившим на луг, а не на хозяйственные постройки. Когда, подготовив все для сна и принеся ужин, слуги ушли, Ренар сказал все тем же спокойным тоном:

– Если вы пожелаете, моя дорогая, я буду спать на сеновале. Не желаю смущать ваш покой.

Колетт пребывала в замешательстве. Она всю жизнь спала одна. Даже в детстве нянька не ночевала в ее спальне. Так уж было заведено в семействе Сен-Илер. При мысли о том, что другой человек разделит с ней постель, Колетт делалось не по себе. Однако вместе с этим она понимала, что ей представляется прекрасный шанс узнать своего мужа лучше – а она ведь хотела именно этого. Поразмыслив всего несколько мгновений, Колетт покачала головой.

– Нет нужды уходить, Ренар. Эта кровать достаточно велика, чтобы вместить нас двоих.

– Боже, как вы невинны, – пробормотал он и провел ладонью по распущенным волосам Колетт, из которых Серафина успела вытащить шпильки. – Но я не стану пользоваться этим. Я слишком устал, и мне не хочется спать на сеновале.

После ужина он вышел, чтобы позвать Серафину, которая помогла Колетт раздеться и лечь. Из открытого окна лилась долгожданная прохлада, вечер плавно переходил в ночь – светлую и душистую, напоенную ароматами близкого поля. Колетт лежала под легким покрывалом и думала понемногу обо всех – о муже, о Ноэле, об Идальго и даже о бароне де Аллате – таких непонятных мужчинах, таких непостижимых.

Она уснула и не запомнила, когда пришел Ренар; проснувшись среди ночи, ощутила неподалеку чужое присутствие, однако это не испугало Колетт. Сон после длинного дня в пути захватил ее так, что она и не заметила, как наступило утро.

Колетт проснулась, когда робкие солнечные лучи заглянули в комнату. Ее муж спал на расстоянии вытянутой руки, повернувшись лицом к супруге, и Колетт подумала, что ни разу не видела его мирно спящим в своей постели. Дремлющим в карете – да, однако это совсем другое дело.

Она впервые видела его без всех масок, что он надевал применительно к случаю, без всех особенных выражений лица.

К поездке в Париж Ренар отрастил модные бородку и усы, хотя ранее утверждал, будто ничто не заставит его это сделать; любопытным образом это лишь добавило ему привлекательности. Утренние тени лежали на его лице, подчеркивая скулы, точеные крылья носа и резкость подбородка. Как будто это лицо вытесал из камня молодой, порывистый скульптор, которому не терпелось закончить эту работу и перейти к другому творению, чтобы как можно больше людей одарить своим талантом.

Это лицо нравилось Колетт, и в ее памяти черты Ноэля постепенно стирались. Ноэль выбрал другую жизнь, он… струсил! Да, все верно.

Колетт вдруг поняла это с убийственной ясностью.

После того бала в Ла-Рошели, когда Ноэль дал ей надежду, кузен ни разу не решился повторить свои слова. А у церкви он вообще сделал вид, что впервые о них слышит! Так поступают только трусы. Благородные мужчины отвечают за свои слова. Граф де Грамон, без сомнения, благороден.

Тут Ренар открыл глаза и в упор посмотрел на Колетт.

– Доброе утро, моя дорогая, – произнес он своим любимым, чуть насмешливым тоном, и маска словно всползла на его лицо, изменяя черты, изгиб губ, блеск глаз. – О чем это вы размышляли?

– О том, почему вы выбрали меня из всех тех прекрасных девушек, каждая из которых была бы счастлива стать вашей, – ответила Колетт.

Ренар хмыкнул, перекатился на спину и потянулся. Рукава ночной рубашки сползли до локтей, открыв жилистые руки; на левой Колетт увидела длинный рваный шрам.

– Я выбрал вас, потому что вы меня рассмешили, – ответил граф абсолютно серьезно. – Я посмеялся над вашей шуткой, а затем решил – почему бы и нет? Так вас устроит?

– Ренар, вы не могли бы серьезно ответить мне? – взмолилась Колетт.

– Я сама серьезность, дорогая. Если я скажу, что влюбился в вас с первого взгляда, вы ведь не поверите моим словам, не так ли?

Колетт промолчала.

– Так я и полагал, – подытожил Ренар и вылез из-под покрывала, чтобы позвать слуг. Колетт поспешно отвернулась.

Это была единственная ночь, когда супруги оказались в одной спальне; до самого Парижа Бодмаэль находил им отдельные комнаты.

Французская столица встретила Колетт летним зловонием, толпами и шумом, от которого она успела отвыкнуть в тиши полей вокруг замка Грамон. Фасады домов, казалось, стискивали дыхание, как корсет, от канав поднимался запах нечистот, а жаркое солнце припекало мостовую так, что на ней можно было зажарить мясо – если бы кто-то решился уронить кусок грудинки в эту грязь.

Одним словом, Париж с первого взгляда не снискал приязни Колетт, а когда графский кортеж остановился у небольшого дома, ничем особенным среди других не выделявшегося, она и вовсе пала духом.

– Вы выглядите огорченной, мадам, – заметила Серафина.

– Мне не нравится здесь, – призналась Колетт.

– После королевской свадьбы вы сможете вернуться домой.

– Скорей бы наступил этот день, – буркнула Колетт.

Ренар не имел собственного дома в Париже, а потому снял особняк неподалеку от заставы Сен-Дени, заявив, что предпочел бы жить за городскими стенами, однако это доставило бы слишком много хлопот. Внутри непримечательный с виду дом, к которому лепилась конюшня, оказался вполне просторным и на удивление прохладным (возможно, тому способствовали толстые каменные стены, живо напомнившие Колетт Грамон), а на задворках обнаружился, кроме хозяйственных построек, небольшой садик. За его высокой оградой, сложенной из темных камней, шумела другая улица; крохотная калитка, крепко запертая, показалась Колетт тайной дверцей во владения гномов.

Слуги, прибывшие раньше хозяев, уже подготовили дом к прибытию графа и графини, и, зайдя в свою спальню, Колетт с удовольствием обнаружила, что та выходит окнами не на улицу, а в сад.

Серафина помогла хозяйке переодеться. В столовой, украшенной неожиданно оленьими головами, более уместными в какой-нибудь охотничьей комнате, Колетт поджидал легкий обед и граф де Грамон.

– Вынужден извиниться за такие условия, дорогая, но лучших тут сейчас не сыскать, – сказал Ренар, едва Колетт вошла. – Я не люблю Париж и сомневаюсь, что он понравится вам. Вы слишком сельская девушка.

– Таким образом вы даете мне понять, что я безнадежно провинциальна? – поддразнила его Колетт. Утомительное путешествие завершилось, и она чувствовала себя лучше, а стены дома отгораживали ее от жуткой улицы.

– Мы с вами оба провинциальны, мадам! Поэтому нам простятся любые чудачества. Если вы больше никогда не захотите бывать в Париже, вам стоит на королевском приеме вести себя подобно грубой крестьянке. Например, взять с подноса колбасу и надкусить, надменно глядя на ее величество.