Жена шута - Эмилия Остен

– Так и есть. Я не знаю, кто скрывается под маской, но этот человек заработал свою репутацию не пустыми словами. Этот выбор, который он сделал… – Ренар махнул рукой. – Непросто поступать подобным образом. Требуется мужество… и одиночество.

Колетт перестала его понимать и неуверенно пробормотала:

– Он ведь не один…

– С таким всегда остаешься один на один, – перебил ее Ренар.

– Откуда вы знаете, Ренар?

Он усмехнулся и произнес:

– Я всю жизнь один на один со своим выбором. А разве вы – нет?

У Колетт закружилась голова, словно от падения; непостижимым образом она знала, о чем теперь идет речь, – о ее разговоре с Ноэлем у храма. Тогда она пыталась сделать другой выбор, а Ноэль его не принял. И в первую ночь она говорила с Ренаром о долге… Долге, воспитываемом в ней с детства. Долге, которому она отдалась безраздельно, оставив дерзкие мечты позади. И сейчас сказала об этом.

Тотчас к Колетт вернулся стыд, и щеки снова заалели.

– Я знаю, что я не очень хорошая жена вам, – пробормотала она, отводя взгляд: невыносимо было смотреть на мужа, и Колетт удостоила пристального внимания узоры на обивке стоявшего напротив кресла. – Сможете ли вы меня когда-нибудь простить?

– Колетт, – граф впервые за этот разговор назвал ее по имени, – неужели вы думаете, что это вы виноваты предо мною?

Она кивнула, все еще не глядя на супруга.

Ренар привстал, взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.

– Так уверены? – спросил он тихо.

Время замерло, остановился свет, исчезли звуки – и словно придвинулась та расцвеченная пожарами ночь, о которой Колетт сегодня уже вспоминала. Ей было немного страшно смотреть на Ренара, и все же она смотрела, смотрела с тоскливой жаждой, словно пытаясь найти ответ на вопрос: «Смогу ли я полюбить тебя?».

Никакого ответа она не отыскала, конечно же. Ответы подобного толка на лицах не пишут.

– Моя дорогая, – сказал Ренар и отпустил ее подбородок, – вы не устаете меня удивлять. Сегодня у меня словно день открытий. То вы печетесь обо мне, и на вашем лице читается беспокойство, то вы запрещаете мне драться на дуэлях, то проявляете милосердие в отношении человека, которого видите в первый раз… Скажите, Колетт, чего еще я о вас не знаю?

– А я о вас, Ренар? – Смелость взяла верх над нерешительностью. – Я не знала, что вы любите развлекать принца подобным образом, рискуя собственной жизнью. Может, его и вас это забавляло, однако мне вовсе не было смешно! Я поклялась быть с вами всегда, в богатстве и бедности, болезни и здравии, и это не только исполняемая клятва. Я пекусь о вас, потому что вы стали не чужим мне человеком, не чужим, но по-прежнему незнакомым – ведь вы никого не подпускаете близко. Вы смеетесь почти надо всем, почти над каждым, кто окажется поблизости от вас, а некоторым и утруждаться не нужно – где бы они ни были, вы найдете для них едкое словечко. Я не могу понять, Ренар, любите вы людей или нет, что вами движет и что в вашей жизни придает ей… смысл.

Колетт никогда еще не произносила таких речей и не думала, что способна на это; нечто безвестное сотворило волшебство с ее мыслями – то ли книги из графской библиотеки, то ли разговоры с мужем, принцем, его друзьями, то ли она наконец повзрослела, – так или иначе, Колетт ощущала в себе неведомую ей ранее силу. Силу задать вопрос и получить ответ.

Лицо Ренара исказила страдальческая гримаса, но был ли то приступ физической боли или неприятие слов Колетт, она не знала. Граф вновь откинулся на подушки, взял раскрытый «Роман о Розе» и принялся обмахиваться им; страницы недовольно шелестели.

– Смысл бытия – так вот что вас волнует! – спустя некоторое время проговорил он. – Моя дорогая, я рад, что вы сравнялись с великими мыслителями в праве задать такой вопрос, но вы зря обратились за этим ко мне. Лучше обращаться к Богу, он точно знает ответ.

– А вы?

– Я не знаю. Я только поступаю в меру собственного разумения, хотя я всего лишь пыль под Божьими сапогами.

– Бог носит сапоги? – съязвила Колетт, не сдержавшись, и граф – неслыханное дело! – засмеялся над ее шуткой.

– Может быть, и сапоги, и перевязь, и шпагу! – с улыбкой сказал он. – У каждого свой Бог. Мой облачен в сверкающие шелка и мерцающий бархат – мне подходит, не так ли? А ваш, моя дорогая, – это Бог чести. Он сидит за небесным столом и смотрит на вас пристально, следя, чтобы вы не ошиблись.

– Я вновь перестала вас понимать, – пожаловалась Колетт.

– И не нужно. Я брежу после утомительного дня. – Ренар явно хотел сказать что-то еще, но передумал и забросил книгу на кресло. – Вернемся к нашему герою – к Идальго. Именно о нем и его предостережениях я хотел побеседовать с вами. Весь наваррский двор отправится вскорости в Париж, на торжества по случаю бракосочетания. Я также вынужден ехать, хотя желанием и не горю. Август – приятное время в этих местах… Однако вы, моя дорогая, можете отказаться от приглашения.

– Но почему? – удивилась Колетт, вовсе такого не ожидавшая. – Я хочу поехать! Тем более, что весь свет отправляется туда!

– Мне показалось, вы не слишком жалуете частые балы? – прищурился Ренар.

– Однако эта свадьба войдет в историю! – с жаром воскликнула Колетт. – И я никогда не бывала в Париже, мне хочется увидеть его. Почему вы так говорите, Ренар? Неужели только из-за этого незнакомца в испанской шляпе?

– Именно из-за него, – кивнул Ренар. – Кому, как не Идальго, знать глубинные течения, ловить беспокойство, как парус ловит ветер! Я доверяю ему, хотя это может показаться вам странным. Пока он не ошибался. Я не хочу везти вас в сердце смуты, Колетт, если она вспыхнет. Вы будете в незнакомом городе, среди множества чужих людей. И хотя свита принца Наваррского… – Граф осекся и закончил резко: – Я не хочу, чтобы вы ехали.

– Ренар, вы… – Колетт сглотнула. Его пожелание стало для нее полнейшей неожиданностью, до сих пор разговоры велись лишь о том, какие платья она возьмет с собой в Париж и хватит ли ей четырех пар шелковых туфель. Может быть, поэтому с ее губ сорвались слова, о которых она тут же горько пожалела: – Вы мастер разбивать мечты.

Что-то дрогнуло в лице Ренара. Однако к Лису намертво приросла его рыжая шкура, и Колетт так и не узнала, что хотел сказать ее муж. Он поднялся, наградил ее ослепительной улыбкой – такой он сверкал на балах, когда не видел нужды улыбаться искренне, – и заявил, глядя на жену с высоты своего роста:

– Вот как вы обо мне думаете, дорогая! Я пристыжен и раскаиваюсь. Так тому и быть, мы едем в Париж, и пусть случится то, что случится.

– Ренар… – беспомощно начала Колетт, – я совсем не то…

– Увидимся с вами за ужином.