Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

— Великая Праурима! — крикнула она громко, — посвящаю себя на служение тебе! Будь мне заступницей и покровительницей!

Общий крик изумления и ужаса потряс залу. Сам князь Вингала быстро сбежал со своего места и бросился к дочери, желая схватить её за руку, но криве-кривейто преградил ему дорогу своей кривулей, и князь остановился.

— Великая Праурима слышала её клятву, — заговорил торжественно криве-кривейто, — отныне она вайделотка!

— Аминь! — хором отвечали криве, вайделоты и вайделотки, а Скирмунда, между тем, бледная и обессиленная, обвивала руками изображение богини и нервно рыдала.

— Её решение выше моей воли! — мрачно проговорил князь Вингала. — Ничто не может избавить от данного слова. Прости, князь Болеслав, прости. Это решение выше власти человеческой!

Князь мазовецкий стоял как громом поражённый. Он ещё не понимал значения только что произошедшей сцены. Смутные понятия о вайделотках, поддерживающих священный огонь «Знич» в дальней Полунге, которые казались ему детскими сказками, принимали теперь в его глазах реальные образы. Та, к которой он стремился всем своим существом, ради которой он готов был войти в сделку с собственной совестью, вырвана из рук его для служения какому-то бездушному идолу, истукану. Он чуть не плакал от отчаянья, и только дружеские слова участия его сватов да самого князя Вингалы, всячески старавшихся его утешить, привели его в сознание.

Решение дочери было такой неожиданностью и для старого князя, что он совсем растерялся. Сам закоренелый язычник, он хорошо понимал, что не имеет права вмешиваться в дела, подведомственные одному криве-кривейто, и потому не сделал ни малейшего возражения, когда старшая вайделотка одела на Скирмунду венок из дубовых листьев, опоясала её гирляндой из той же зелени и повела обратно в её терем. Боярыни, мамки, няньки печально за нею следовали.

С поразительной быстротой разнеслось в толпе, окружавшей замок, удивительное известие. Оно было принято населением с величайшим восторгом, крики одобрения и радости ликовавшей толпы доносились и в тронную залу.

Вдруг эти крики превратились в какой-то яростный рёв. Народ массами бросался к воротам замка. Князь с изумлением посмотрел в окно. В ворота въезжало около 15 всадников, с ног до головы покрытых пылью. Среди их толпы виднелись люди, прикрученные к седлам, а между двумя верховыми лучниками качалась колоссальная фигура рыцаря в вороненых латах, но без шлема. Он тоже был связан.

Князь послал узнать в чём дело, и почти в ту же минуту, на пороге залы показался его знакомец, ратный товарищ и недавний гость князь Давид. Его вёл под руку князь Острожский.

— Князь Давид Глебович! Что это значит? В такую пору и в таком виде!..

— Спешил к тебе, государь князь, с грамоткой от пресветлого государя Витовта Кейстутовича, да по пути на проклятых крыжаков наткнулся. Они у тебя тут посад Яровицу полымем спалили и животишки пограбили.

— Как, Яровицу? Быть не может?! — вскрикнул изумлённый князь.

— А вот и злодеи налицо, прикажи их допросить.

— Это успеем! Успеем, гость дорогой, а теперь спасибо, что за моих людишек заступился, да что это с тобой? Ты ранен?..

— Ничего, царапина, да только с дороги разломило, без малого двое суток гнал из Вильни!

— Да, правда. Ты говоришь, привёз грамотку от великого князя и дорогого брата. Видно, вести большие, коли такому витязю доверил!

Молодой князь смоленский расстегнул кафтан и достал с груди сумку, в которой было спрятано письмо князя Витовта.

Князь Вингала взял письмо и быстро пробежал несколько строк, начертанных великим князем. Глаза его сверкнули мрачным огнём. Он теперь понял всё: и упорство Скирмунды, и её мольбы повременить сговором. Он сам, своим упорством погубил собственную дочь. Все эти мысли ураганом пронеслись в его голове. Непоправимое дело было сделано!

Смоленский князь Давид Глебович

— Князь Давид Глебович, — начал он тихо, стараясь скрыть душившее его волнение, — благодарю тебя за честь, а брата и государя — за сватовство. Но у меня нет больше дочери.

— Умерла? — вырвалось глухим стоном из груди князя.

— Хуже, князь — она дала обет богине Прауриме, — она теперь вайделотка!

При этом страшном слове, значение которого ему было хорошо известно, князь Давид побледнел как смерть. Слова старой Вундины, торопившей его отъездом из Вильни, оправдались; она говорила, что княжна или руки на себя наложит, или что хуже придумает!

— Вайделотка? — проговорил он машинально за князем, — и это навсегда?!

— И ты ещё, князь, спрашиваешь? Вся Литва держится только верой отцов наших. Моя дочь имела право дать обет. Это правда. Но если она его нарушит, клянусь прахом отца моего Кейстута, я задушу её вот этими руками!

— Вайделотка!.. Вайделотка!.. — шептал уже в каком-то нервном ужасе молодой витязь и, как безжизненная масса, упал на руки товарищей.

Глава XIV. Заговор

Вечером того же дня, князь мазовецкий со своими сватами и свитой выезжал из ворот Эйрагольского замка. Как бы там ни было, а сватовство его, первого жениха в Польше, окончилось полнейшей неудачей.

Сваты ехали возле молодого князя мрачные и недовольные, они не говорили ни слова, стараясь не растравлять рану, нанесённую фамильной гордости Пястовича. Только один толстенький капеллан ругался и посылал всевозможные проклятия и на упорную язычницу, и на её отца, и даже на проклятого схизматика князя Давида[31].

— Ясные панове! — вдруг заговорил он, обгоняя группу из трёх вельмож, молчаливо ехавших шагах в пятидесяти от группы свиты и оруженосцев, — Сдаётся мне, что этот москаль не с добра приехал в замок. Не ради ли его княжна Скирмунда так заупрямилась?

— А так!? Может и правда! — воскликнул граф Мостовский, словно осенённый какою-то мыслью, — проклятый схизматик в прошлом году целый месяц гостил в Эйраголе! Всё может статься!

— В таком случае, я отомщён: ни мне, ни ему! — сухо проговорил князь