Сороковник. Части 1-4 - Вероника Горбачева

Я снимаю браслет и отдаю Соньке. Она старшая, ей — вещичка покрупнее. Кольцо — Машке. Оно хоть и меньше по размеру, но камни в нём изящнее и собраны венком в широкой оправе. Любая другая девчонка, попадись ей в руки такая красота, скорее бы нацепила на себя и стала бы любоваться; но мои придирчиво рассматривают, вертят в руках, пытаются даже отколупнуть камушки ногтём… Ну чисто их дядя, изучающий колечко дона Теймура. Вот они, гены… Сонька украдкой поддевает сапфир ножичком, виновато смотрит, откладывает в сторону. Потом они меняются предметами. Больше всего их интересует монограмма.

— «И» и «Вэ»… — зачарованно говорит Сонька. — И на браслете то же. Это что — серия? Набор?

— Именной набор, — поправляет Машка. — Ты не поняла? Это ж «Иоанна-Ванесса», у мамы, кстати, одна из амазонок под таким ником ходила. Мам, а ещё что-то к нему есть?

Поверили.

А чего удивляться-то? Во-первых, факт налицо: две идентичных мамки рядом. Во-вторых, у одной из них с собой неведомая зверушка, хоть и дружелюбная, но явно не из нашей географической зоны. И загар у меня… да, не местный, прямо скажем, не офисный. Несколько дней в степи, полдня на реке, два дня на море бесследно не проходят. К тому же, помимо загара я до сих пор веснушками покрываюсь. В-третьих, у пришлой мамы на руке достаточно дорогие цацки. И по тяжести, и по блеску видно — не стразы… Девицы мои любили со мной в ювелирный магазин заглядывать, особенно после того, как в Дьябле столкнулись с преобразованием камней и решили узнать: а каковы же они в реале? По специфичному блеску глаз понимаю: идентификацию предметов они провели полно и качественно.

— Ещё есть лук и футляр от него, — отвечаю. — Остались в гостинице, меня в очередной мир закинуло вообще нежданно-негадано, собраться не успела.

— Лу-ук? — недоверчиво тянут они в один голос. Тут я их хорошо понимаю. Их мама — и оружие? Да такого в принципе быть не может!

— Да. Большой, составной, комбинированный, с двумя тетивами. И тоже с монограммой. Полон колчан стрел. Футляр для чего — не знаю, но тоже с монограммой, видимо, может ещё пригодиться.

— А это что за кольца? — Машка хватает меня за левую руку.

— Это от одного из наставников, Паладинское. А вот это…

Я снимаю кольцо с чёрным камнем.

— У него вообще очень странная история, — говорю с запинкой. — Само кольцо — от… в общем, от вашего отца. — У них вдруг загораются глаза. — Нет, это не подарок, — спешу я их разочаровать, — это просто заготовка, на случай, чтобы было куда излишек энергии скинуть. У него их целые горсти в карманах. Вот я и скинула. А кольцо изменилось, стало другой формы. Потом ваш… дед, да, дед, вставил туда камень и кое-что навесил. Потом и я постаралась…

— У нас ещё и дед есть, — враждебно говорит Сонька.

— И кто же ты теперь? — недоверчиво спрашивает Машка. — Ну, перс, герой, ещё кто-то там?

— Обережница, — после паузы говорю я.

Они разочарованно откидываются на спинки стульев.

— Нет такого персонажа, — наконец, говорит Сонька.

— А у мамы есть, — вступается Машка. — И на одной Дьябле свет клином не сошёлся. Сколько ещё игр мы не знаем…

Я решительно хлопаю ладонью по столу.

— Всё, девочки, никаких больше игр. Мы уже и так вляпались все… в одну большую игру.

Проекция молча подаёт мне чашку. Я машинально делаю глоток, отставляю.

— Сядь, пожалуйста, — говорю проекции. — Не могу, когда за спиной кто-то стоит.

…И рассказываю всё. С самого начала. С той поры, как шагнула вместе с Норой за угол.

Мне бывает порой трудно, особенно когда я затрагиваю Васюту и, конечно, Магу. Просто язык не поворачивается сказать им об их отце всё. Сама, сколько раз влезая в семейные разборки друзей, учила: то, что творится между родителями, детей задевать не должно! Они имеют право знать отцов, любить и встречаться с ними. Вырастут — разберутся. Мне очень не хочется говорить о Маге, Маркосе, но боюсь, что рано или поздно или он сам или его папочка присядут на эту же табуретку, на которой я сейчас сижу — и расскажут моим доверчивым голубкам совсем другую историю… Совсем другую.

И поэтому я стараюсь осветить события как можно беспристрастнее. Даже художества их отца, — кроме одного, потому что самые интимные подробности нашей с ним ночи, когда он меня до сердечного приступа довёл, я всё же утаиваю, — и по лицу проекции вижу, что она меня поддерживает. Она тоже не хочет, чтобы дети это знали. Справедливости ради, прохожусь по истории нашего знакомства и наших отношений, конечно, в сильно цензурированном виде «Детям до шестнадцати…», хоть современные подростки знают гораздо больше, чем мы в их возрасте. Но ради того брата, который держал надо мной рухнувшую гору, я стараюсь щадить другого и разыскать для него хоть немного хорошего, которое, оказывается, ещё осталось в моих воспоминаниях о самых первых наших днях.

Я перевожу дух, отхлёбывая тёплый чай. Значит, и её, проекцию, в ту ночь, что и меня, ломало. Что ж, если между нами до сих пор та ниточка, о которой упоминал Аркадий, а взлом ментального блока наверняка сопровождался энергетическими вспышками, то по этой ниточке дошло до проекции немало. Вот почему она так напугалась, увидев Николаса — соображаю, потирая лоб. Логика мышления у нас одна, и значит, она, как и я, должна была понять, что снятие блока ударит по тому, кто его поставил в своё время… Она считала Магу мёртвым.

— А сколько помнишь ты? — вслух спрашиваю. Проекция понимает меня с полуслова.

— До того момента, как память стала возвращаться. И немного после — когда его мёртвым увидела. И… всё.

— Жесть, — вдруг говорит Машка и зябко передёргивает плечами. А я вдруг обращаю внимание на одно обстоятельство.

— Так, ребята, — говорю строго, — вы почему не в пижамах? На дворе… — смотрю на таймер, встроенный в духовку, — уже три часа ночи, а вы спать даже не собирались! Что за дела?

— Ну мам, — начинает канючить Машка, — каникулы ведь… Это мама сегодня легла пораньше, а мы засиделись… — и вдруг осекается. Виновато переводит взгляд с меня на проекцию. И та снова бледнеет.

— Всё правильно, Маша, — говорю серьёзно. — Маму надо называть мамой. Считай, что я просто в какой-то момент раздвоилась, одна — ушла, вторая осталась. Мы — это я.

Наверное, я как-то бестолково объясняю. Но у девочек светлеют лица.

А что я могу ещё сказать? Она действительно — моё второе Я. И всё это время, пока меня носило по чужим мирам, я стопроцентно была уверена только в одном: что дома с детьми всё будет в порядке. Как при мне. И если уж Мир соблюдал условия договора во всём, что касалось игры — он должен был честно отыграть и на этой территории. И он отыграл. В нашем доме всё так, как будто я и не уходила.