Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

положения Вашей столицы Вы на окраине Империи пребываете. Нравственное Ваше и политическое положение Вас еще сильнее от ее внутренности отдаляет. За те пять месяцев, что я здесь нахожусь, постарался с этой внутренностью познакомиться поближе как наблюдатель, движимый одной лишь любовью к Вам. Только это чувство могло меня заставить без огласки за пределы моего круга выйти, дабы помочь Вам прочесть несколько страниц из иероглифической книги, в которой судьба Вашей Империи означена, книги, фрагменты которой только на нравственной физиономии империи и тех, кто ею управляет от Вашего имени, прописаны.

Знаки, подсказавшие мне, что дух вельмож берет верх над Вашими стараниями человечеству помочь, суть дух общественный и медленное, но явственное удаление друзей Ваших. Лишь только известны сделались Ваши намерения большинству Нации благодетельствовать, со всех концов Империи явились люди, Вашим правилам преданные. Раздались отовсюду предложения касательно освобождения крестьян, либо одновременном, либо постепенном. Убеждения и тщеславие, любовь к общественному благу и честолюбивые надежды – все разом в ход пошло. Последовали отсель несколько успехов мимолетных. – Нынче подобные идеи больше не в моде. Больше Вы адресов в таком роде не получаете, и даже Лифляндия Вас за то благодарит, что Вы земледельцу благополучие даровали, ни в чем помещика не ущемив!!! Дело, кое защищали Вы, более не существует. Отчего? Оттого, что Вы его не защищаете, а перестали Вы его защищать не оттого, что в теории разуверились или желание утратили (сердце Ваше не переменилось!), а оттого, что помощи лишены. Сопротивление, Министерством народного просвещения мне оказанное (шла речь лишь об одном уголке Империи), не убеждениями порождено, а страхом. Не говорю о тех трусах, которые ревнуют к доверию, коим Вы меня отличаете, говорю о тех, кто общественное благо и Вашу особу любят, но оппозиции боятся. Чувствуют они, что оппозиция эта верх берет. Чувствуют, что у Вашего царствования виды надежные, а средства – не слишком. Чувствуют, что вельможи во зло употребили идеи совсем не популярные вдовствующей Императрицы, чтобы без ее ведома партию собрать, которая ее материнское сердце ужаснет, лишь только она о ее существовании узнает, но которая в ее особе более нуждаться не будет, когда без ее ведома, но с опорой на нее в силу войдет[393]. Ваша партия, партия разума и человеколюбия, отступает повсюду, она уже с врагом в переговоры вступает, и переговоры эти, которые при других обстоятельствах хорошим бы предзнаменованием служили, в сем случае предвещают крах благородного дела, ибо на уступки идет лишь одна сторона. Враг теперь в силе; Вы его хотите силы лишить, но только и делаете, что защищаетесь, вместо того чтобы нападать!!!

Екатерина, которая своим женским гением мужчинами повелевала, нападала на вельмож и их предрассудки, хотя у нее множество имелось причин оборону держать. Умножила она число так называемого жалованного дворянства, фаворитов выбирала себе в семействах безвестных и тем самым истребила ту страшную породу бояр, которую Петр лишь припугнул. Военные ее обожали, потому что она женщиной была и потому что командовали ими ее избранники, которых она поддерживала деятельно. Но виды она имела слишком личные и потому успеха лишь для себя добивалась, но не для человечества. Потому Вам в наследство оставила она гидру еще более могущественную, чем та, с которой сама сражалась; фавориты ее и их сыновья боярами сделались. Павел I солдата еще более могущественным сделал, дав ему его важность почувствовать, и в итоге Вы с Вашими правилами, с Вашей пламенной любовью к человечеству один на один очутились с общественным мнением и недовольной армией, не имея другой опоры, кроме трех-четырех людей, чей гений слишком скромен, чтобы подмогой стать.

Не можете Вы не чувствовать, как мучительно мне эту картину рисовать, которая еще ужаснее бы стала, когда бы омрачил я ее теми подробностями, какие узнал об управлении империей и об ее судебном ведомстве. Но должен ли молчать? Должен ли видеть безмолвно те полумеры, с каким прибегают более, чтобы Вас успокоить, чем чтобы зло истребить?

Упомянул я армию. Ваши адъютанты, больше стремящиеся Вам элегантных и вышколенных автоматов предоставить, нежели солдат воспитать, остерегутся Вас познакомить с духом этого грозного сословия. Не скажут они Вам, что система муштры, Павлом I введенная, вызвала недовольство, которое даже страх едва сдерживал. Вдобавок при сем абсолютном монархе офицеру этот страх знаком был куда больше, чем солдату. Нынче все наоборот: офицер солдата мучает из-за пустяков, а вину за эти мучения солдат отчасти на Вас возлагает, потому что убежден, что страдает из-за Ваших идей. Государь! Не заблуждайтесь насчет Фридриха II. Сей великий монарх в самом деле о мундирах и учениях много пекся. Но он новую тактику изобретал, которая одна лишь могла ему помочь выстоять против превосходящих сил Австрии, Франции и России. Сегодня эта новая тактика всем державам известна; большая или меньшая ловкость солдатская империю спасти не может, а вот дух солдатский на это способен. Видел я санкюлотов французских, которых полтора месяца военному делу обучали, а они разбивали равные им по численности или даже превосходящие их числом старые армии, славные мастерством тактическим. Пусть солдат гордится тем, что он русский, пусть обожает своего монарха и любит свое государство; тогда дисциплина и ловкость сами собой явятся, и победит он противника без этой палочной системы, которая его ослабляет и озлобляет. Противоположная метода из них преторианцев, янычаров, стрельцов сделает, в лучшем случае людей, к участи монарха равнодушных.

Возвращаюсь к соображениям общим; описав зло, поищем источники добра. Это значит к Вам приблизиться. Я хочу Вашу душу уловить, хочу Вам показать все, на что Вы способны, хочу исчислить Вам богатства собственного Вашего гения, а затем назвать первые способы его в ход пустить.

Я насчет Вашей особы не заблуждаюсь. Действия Ваши, когда имели Вы счастливую возможность самостоятельно действовать, явственное впечатление, какое моя первая речь на Вас сделала, меланхолия, которая, невзирая на юный Ваш возраст, основу Вашего характера составляет, а более всего мое сердце, которое только к тому стремиться умеет, кто сего заслуживает, все меня убеждает, все мне доказывает, что желала природа из Вас создать существо единственное в своем роде и потому наделила Вас той всепоглощающей любовью к добру, которая Вас не покидает ни на минуту. Сия любовь к добру есть Ваш фатум, судьба, о какой в древней мифологии говорится, абсолютная необходимость, Вашей душой, как и всем миром, распоряжающаяся. Признайте ее силу, ее непобедимость. Пустите в ход ее богатства и уверьтесь в том, что для души сильной хотеть – значит мочь. Взгляните на злотворного