Дом Цепей (litres) - Стивен Эриксон

Он пожал плечами и закашлялся.

Геслер прочистил горло:

— Стена Вихря — это волшебство, Тагг. А меч адъюнкта — отатараловый. Эти двое столкнутся. И если меч адъюнкта не справится, мы все отправимся по домам… или обратно в Арэн…

— Я слышал другое, — Моук помолчал, сплюнул и продолжил: — Если не сможем проломить стену, пойдём на восток, а затем на север. В Г’данисбан или, может, Эрлитан. Дождёмся Дуджека Однорукого и Высшего мага Тайшренна. Говорят, даже Сивогрива могут отозвать с корелрийской кампании.

Смычок уставился на него.

— Это в чьей же тени ты такое услышал, Моук?

— Звучит разумно, разве нет?

Вздохнув, Смычок выпрямился:

— Всё это пустые разговоры, солдаты. Рано или поздно всё одно пойдём в бой марш-броском, как дурачки лупоглазые.

Он зашагал в сторону, где его взвод установил палатки.

Его солдаты, включая Спрута, сгрудились вокруг Флакона, который сидел скрестив ноги и играл с веточками и прутиками.

Смычок замер. Необъяснимый холодок страха пробежал по его телу. Нижние боги, на секунду почудилось, что я вижу Быстрого Бена, вокруг которого собрался взвод Скворца, наблюдая за очередным проклятым опасным ритуалом… Он слышал тихое пение из пустыни за границами лагеря, пение, что остриём меча прорезалось сквозь грохот Стены Вихря. Сержант потряс головой и подошёл поближе.

— Что ты делаешь, Флакон?

У юноши был виноватый вид.

— Да ничего такого, сержант…

— Пробует ворожить, — проворчал Спрут. — Но как по мне, тухлое дело.

Смычок медленно присел в круг напротив Флакона.

— Любопытный способ, парень. Палочки и веточки. Где ты этому научился?

— У бабушки, — пробормотал тот.

— Она была ведьмой?

— Чуток. Мама тоже.

— А твой отец? Кем он был?

— Не знаю. Слухи ходили… — Он склонил голову, явно смущенный.

— Забудь, — сказал Смычок. — Это твоё плетение аспектировано на землю. Мало просто пригвоздить силу…

Теперь уже все уставились на Смычка.

Флакон закивал, затем вытащил крошечную куколку, сплетённую из травы с множеством тёмных, пурпурных побегов. Кукла была замотана в лоскуты чёрной ткани.

Глаза сержанта округлились.

— А это ещё кто должен быть, Худ побери?

— Ну, рука смерти, вроде того, так я задумывал. Сами знаете, к чему это приводит. Но она не хочет помогать.

— Тянешь силу с Пути Худа?

— Немного…

А этот парень не так прост, как я думал.

— Забудь о Худе. Он может кружить неподалеку, но не сделает и шагу до события, да и неразборчивый он мерзавец. Для этой своей фигурки попробуй Покровителя убийц.

Флакон вздрогнул.

— Узел? Это слишком, ну, рискованно…

— Что это значит? — не выдержала Улыбка. — Ты сказал, что знаешь Меанас. Теперь выясняется, что знаешь Худа. И ведовство. Я начинаю подозревать, что ты выдумываешь на ходу.

Волшебник насупился.

— Ладно. Прекрати болтать. Мне нужно сосредоточиться.

Взвод снова расселся по местам. Смычок сосредоточил взгляд на разбросанных в песке перед Флаконом ветках и палках. Чуть погодя чародей медленно опустил куколку в середину, вдавив её ноги в песок так, что она смогла стоять самостоятельно, затем медленно убрал руку.

Узор из палочек с одной стороны выстроился в ряд. Они трепетали, как тростник на ветру, и Смычок решил, что это Стена Вихря.

Флакон бормотал себе под нос; настойчивость в его голосе сменилась разочарованием. Секунду спустя он выдохнул и сел на место, моргая глазами.

— Всё без толку…

Палочки прекратили движение.

— Можно трогать? — спросил Смычок.

— Да, сержант.

Смычок потянулся и поднял куклу. Затем он усадил её… по другую сторону Стены Вихря.

— Попробуй теперь.

Флакон уставился на него, затем подвинулся вперёд и снова закрыл глаза.

Стена Вихря опять зашевелилась. Затем часть палочек из ряда отвалилась.

В кругу ахнули, но Флакон только ещё больше нахмурился.

— Не шевелится. Кукла. Я чувствую Узел… близко, очень близко. Чувствую силу, которая вливается в куклу — или, наоборот, из неё, но она не движется…

— Ты прав, — сказал Смычок. По его лицу медленно растекалась улыбка. — Он не движется. А вот его тень…

Спрут заворчал.

— Королева меня прибери, он прав. До чего всё это странно… хватит с меня. — Он резко поднялся. Было видно, что Спрут взволнован и потрясён. — Колдовство — это страшно. Я пошёл спать.

Ворожба неожиданно оборвалась. Флакон открыл глаза и оглядел остальных. Лицо его блестело от пота:

— Почему он не движется? Почему только его тень?

Смычок встал.

— Потому что он ещё не готов, парень.

Улыбка взглянула на сержанта.

— Но кто он? Сам Узел?

— Нет, — ответил Флакон, — нет, я в этом уверен.

Смычок молча вышел из круга. Нет, не Узел. Кто-то получше, как для меня. Как для всякого малазанца, если уж на то пошло. Он здесь. И он по ту сторону Стены Вихря. И я точно знаю, на кого он точит свои ножи.

Лишь бы только прекратилось это проклятое пение…

Он будто держал осаду во мраке. Со всех сторон на него обрушивались голоса, норовя проломить стенки черепа. Мало того, что смерть солдат была на его совести; теперь они навеки были с ним. Их души кричали на него, тянули через врата Худа призрачные руки, вонзали пальцы в мозг.

Гэмет хотел умереть. Он был не просто бесполезен. Он был обузой, частью воинства неумелых командиров, оставляющих за собой реки крови, строчкой в заплёванной унизительной истории, питавшей худшие страхи простых солдат.

Это сводило его с ума. Теперь он это понял. Голоса, парализующая неуверенность, постоянный озноб под палящим солнцем и вблизи теплого очага. И слабость, пронизывающая руки и ноги, разжижающая кровь так сильно, будто его сердце прокачивало по жилам грязную жижу. Я сломался. Я подвёл Тавор в первом же испытании мужества.

Кенеб справится. Кенеб будет хорошим Кулаком легиона. Он не слишком стар, у него есть семья — есть за кого бороться, к кому вернуться, о ком волноваться. Это важные вещи. Умение надавить, жажда крови. Ничего из этого не было в жизни Гэмета.

Я никогда не был ей нужен, верно? Семья развалилась, и я ничего не мог с этим поделать. Я был всего лишь кастеляном, расфуфыренным стражником благородного дома. Выполнял приказы. И даже когда моё слово могло изменить судьбу Фелисин, я лишь отдал честь и сказал: «Да, госпожа».

Но он всегда знал, что слаб духом. Не было недостатка в возможностях проявить свои изъяны и пороки. Всегда хватало оказий, даже в тех случаях, когда он считал их демонстрацией верности и примерно выполнял приказы, какими бы ужасными ни были их последствия.