Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Можно предположить, что в сюжетный арсенал «страшных историй» образ хватающей руки проник на подсознательном уровне как древнейший архетип, чья история прослеживается от отпечатков раскрытой ладони в первобытном наскальном искусстве до жеста указующей руки памятников XX века. А между этими крайними датами уместились известные Есенину игра с пальчиками детской ладошки «Ладушки», родительский шлепок непослушному малышу, гадание по раскрытой ладони, протянутая рука просителя милостыни, жест осеняющего креста, рукопожатие при улаженной сделке (в том числе и свадебный ритуал «рукобитье») и многое другое. Жест руки, отмахивающей от себя что-то неприятное или какого-нибудь злого духа, просматривается в восприятии облика Есенина, запечатленном в воспоминании Н. П. Милоновой. По ее словам, весной 1923 г. (дата ошибочна [2257] ) Есенин вместе с другими поэтами выступал в Высшем литературно-художественном институте с чтением «Москвы кабацкой»: «Читал негромко, чуть глуховатым голосом, немного нараспев, со скупой жестикуляцией – правой рукой будто отводил что-то от себя». [2258]

Еще одно воспоминание о постепенном высвобождении рук и все возрастающей жестикуляции при поэтической декламации Есенина в кафе «Домино» (скорее всего, зимой 1919 г.) дал А. М. Сахаров: «Вышел на эстраду, кутаясь в свою чуйку, по-извозчичьи засовывая руки рукав в рукав, словно они у него замерзли – и начал читать “Пантократор”. Читал он хорошо, зажигаясь и освобождая себя от всего связывающего. Сначала были освобождены руки, и он энергически размахивал правой рукой, затем на помощь пришла левая, полетела, сброшенная с головы, шапка, из-под которой освободились пышные волосы цвета спелой ржи… и он весь закачался, как корабль, борющийся с непогодой». [2259]

Заметим, что сам Есенин воспринял как характерный жест указующей руки у Ленина, который любил выступать перед большой аудиторией и потом был многократно и даже стереотипно увековечен в памятниках. В «Капитане Земли», написанном 17 января 1925 г. – к первой траурной годовщине кончины советского вождя, говорится:

Лишь только он

С рукой своей воздетой

Сказал, что мир —

Единая семья (IV, 214).

Жестикуляция Есенина также включала подобный жест – как писал его друг А. Б. Мариенгоф: «На эстраду вышел Есенин. Улыбнулся, сузил веки и, по своей тогдашней манере, выставил вперед завораживающую руку. Она жила у него одной жизнью со стихом, как некий ритмический маятник с жизнью часового механизма». [2260]

Более редко современники отмечали те жесты Есенина, которые оказывались проявлением галантности и проходили сквозь века в истории культуры, а потому были обычны для мужского стиля (по крайней мере, городского). Когда же дамы упоминают о галантности Есенина, они создают эффект контрастности его личности – деревенского рубахи-парня и элегантного горожанина. Анна Ахматова пишет о посещении Есениным ее квартиры в Фонтанном доме осенью 1924 г.: «Внешний лоск, а вот лицо болезненное, с каким-то землистым оттенком. Здороваясь, он поцеловал руку, что раньше никогда не делал». [2261]

По словам заместителя директора по науке Есенинского музея-заповедника в с. Константиново К. П. Воронцова, уроженца соседней Московской обл., изучавшего этнографию «малой родины» поэта, здесь было принято среди мужчин целовать руки любимым девушкам особенным образом. В конце мая 2000 г. К. П. Воронцов продемонстрировал нам целый ритуал троекратного поцелуя: весной в с. Константиново целовали девушкам руку три раза в тыльную сторону ладони от сгиба к пальцам, а осенью – во внутреннюю часть и сгибали ладонь. [2262] Иначе говоря, осенью мужчины целовали троекратно ладошку, затем загибали пальцы дамы внутрь, как бы закрывая руку для вящей сохранности ласки. О подобном, хотя и несколько отличающемся (сокращенном варианте), целовании Есениным женских ручек писала Н. Д. Вольпин: «Когда я поднялась уходить, он взял мои руки – каждую в свою – повернул ладонями кверху, широко их развел и крепко поцеловал в самую середину ладони…». [2263]

Жестам в с. Константиново придавали большое значение. Так, из местной частушки следует, что подача девушкой правой руки парню означает симпатию и доверие к нему, а левой – наоборот, неприязнь и измену:

Со мной милый повстречался,

Дала руку левую.

Он не скоро догадался,

Что измену делаю. [2264]

У русского народа правая рука связывалась с любыми положительными представлениями и решениями, на ней носили обручальное кольцо. В частушке с. Константиново средствами символики изображен отказ просватанной (обрученной) девушки от ухаживаний парня, еще не ведающего о ее скором замужестве:

Ты не думай, я не дура,

Я не выйду на крыльцо.

Не подам я праву руку,

На которой есть кольцо. [2265]

Запечатленность есенинских жестов: от воспоминаний и фотографий – к прямым потомкам

Современница поэта и мать его сына Н. Д. Вольпин обращает внимание на непроизвольность некоторых жестов Есенина, их врожденность и наследуемость:

…он вдруг отрешится от всего, уйдет в недоступную даль. И тут появится у него тот особенный взгляд: брови завяжутся на переносье в одну черту, наружные их концы приподнимутся в изгибе. А глаза уставятся отчужденно в далекую точку. Застывший, он сидит так какое-то время – минуту и дольше – и вдруг, встрепенувшись, вернется к собеседнику. <…> Позже тот же взгляд я приметила у Кати Есениной. <…> И я безошибочно узнала, что это не какая-то выработанная манера ухода от окружающих, а нечто прирожденное – и у Сергея, и у Кати… и у моего мальчонки. У Шуры Есениной, мало похожей на брата (она в мать, а Сергей и Катя явно в отца), я никогда не наблюдала этого есенинского взгляда. [2266]

О наследовании мимики и жестикуляции рассуждал и Ю. Н. Либединский – опять же на примере сопоставления природных манер Есенина и его сестры Екатерины:

Та же озорная сила, которая звучала в стихах Сергея, сказывалась в том, как плясала его беленькая сестра Катя. Кто не помнит, как в «Войне и мире» вышла плясать «По улице мостовой» Наташа Ростова! Но в том, как плясала Катя Есенина, в ее взметывающихся белых руках, в бледном мерцании ее лица, в глазах, мечущих искры, прорывалось что-то иное: и воля, и сила, и ярость… [2267]

Пристальное изучение запечатленных в разные годы на фотографиях поз, жестов и даже прически Есенина могло бы дополнить распространенное мнение об образе поэта – «рубахи-парня». По мнению исследователя традиционной «мужской культуры» И. А. Морозова, «сдвинутая на бок шапка, как наиболее репрезентативный жест “мужской удали и стати”, задвинутая за полу одежды рука как реминисценция старого жеста угрозы (“кистень за пазухой”), непременные кудри, тщательно “прилаженные” на лбу не только у молодых парней, но и у взрослых мужчин – вот только немногие бросающиеся в глаза детали». [2268] Вариант жеста затаенной угрозы – заложенный за планку с пуговицами ниже воротника-стойки на гимнастерке большой палец левой руки при сжатых в кулак остальных пальцах – хорошо виден у Есенина, изображенного на групповом фотоснимке с военными санитарами в 1916 г. [2269]

Игровое начало в характере Есенина

Фигура Есенина многогранна и противоречива, соткана из множества противоположностей и даже взаимоисключающих черточек. В игровом облике Есенина соединились черты-антиномии – пророка и юродивого, благостника и забияки. Есенин интересен нам и как носитель мировоззренческого архетипа деревенского удалого парня, типичного для патриархальной крестьянской Руси на протяжении тысячелетий, но в ХХ веке оказавшегося почти утраченным.

По оценке В. С. Чернявского, обратившего внимание на появление Есенина 25 октября 1915 года в Тенишевском зале в Петербурге на вечере общества «Краса» в псевдонародной одежде, именно «та белая с серебром рубашка… положила начало театрализации его выступлений, приведшей потом к поддевкам и сафьяновым сапогам…». [2270]

Пушкинский же облик был последним костюмом Есенина – и он отражен в проекте памятника Есенину работы С. Т. Конёнкова конца 1920-х годов: цилиндр и трость под ногами, большой палец правой руки поднят вверх в одобрительном жесте, сама же десница опирается на левую руку, замыкая кольцо рук чуть ниже уровня плеч, а голова поэта немного откинута влево. [2271] В столетний юбилей Есенина в 1995 г. в Таврическом саду в Санкт-Петербурге появилась его беломраморная скульптура работы Альберта Чаркина, созданная также по мотивам пушкинского облика – в характерном одеянии поэта: Есенин во фраке с бабочкой сидит на скамье, опершись правой рукой с кленовым листом о колено, левую руку опустил на сиденье, ноги чуть сдвинуты влево, голова немного наклонена вперед, он смотрит вниз. [2272] О подражании пушкинскому одеянию сообщал сам Есенин в стихах: «Был цилиндр, а теперь его нет. // Лишь осталась одна манишка // С модной парой избитых штиблет» (I, 197 – «Ты прохладой меня не мучай…», 1923).