Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

«Не знаю другой страны, где бы существовало так мало независимости мысли и свободы в дебатах, как в Америке».

Алексис де Токвиль (1835).

Если бы то не слова крупнейшего апологета американской демократии, их сочли бы ложью, глупостью или плохим парадоксом. Но проницательный французский наблюдатель, следом за русским путешественником Павлом Свиньиным, предсказал единство судеб Америки и России, пророчества осуществились, приходится подумать над давно замеченными противоречиями в устройстве США. Самое известное, пожалуй, тирания большинства, которое необходимо укротить контролем меньшинства. Не являются ли противоречия источником той силы, что обеспечила Соединенным Штатам устойчивое положение сверхдержавы, наделив американцев сознанием своей безусловной правоты? Американца переубедить нельзя, он останется при своем мнении, продолжая верить тому, чему хочет верить.

В Американском Университете Вашингтона, где я преподавал один семестр, у меня было два курса, в одном – семь студентов, в другом семьдесят. А на Лонг-Айленде я в Адельфи за шесть лет полной и почасовой нагрузки провёл двенадцать курсов в пятидесяти четырех группах, в Колледже Нассау десять лет каждый семестр читал два-три курса. В общей сложности, думаю, в трёх американских учебных заведениях через мои курсы прошло, если не тысяча, то несколько сот студентов, и я не помню, чтобы после нашего обмена мнениями я услышал: «Вы, профессор, правы».

Из-за несогласия студентов не дали мне в Адельфи повторно прочесть курс, хотя это почти неизбежная нагрузка для предподавателей-гуманитатриев из нашей страны. У студентов курс известен под названием «Толстоевский». Со своей стороны я прибавил Тургенева, Чехова и Горького, курс начал с русских – истолковал термин, принятый наряду с итальянцами и французами, определившими жанры и стили западной литературы, а наши писатели дали рус-сан, русский роман, образцами которого служили «Отцы и дети», «Война и мир», «Братья Карамазовы»».

Вести курс предстояло на особом отделении студентов-отличников. Отличники насторожились, когда, говоря о Толстом и Достоевском, я рассказал об их разочаровании в Западе. А выдержкой из американских очерков Горького, который назвал Америку «мусорной корзиной Европы», оказались обижены. Как контраргумент я привел горьковские слова о своей стране: «Живут в безгласии и ничтожестве…». И вообще, говорю, «грязная лужа» нередко служила и служит у нас символом отечества.

Выслушали молча, надувшись, и донесли на меня в деканат, что я занимаюсь поношением их страны. Сын понесшего наказание за утрату политической бдительности, я удивился такому доносительству. Конечно, что было, то было у нас, но было в сталинское время, а как сталинское время истекло, наказание признали незаслуженным.

Столкнулся я с тем «мелочным патриотизмом», о котором и де Токвиль говорил. Декан отличного отделения не сказал мне ни слова, но за учение платят студенты, точнее, их родители, а студенты не хотели слышать того, чего не хотели слышать. Покупатель всегда прав согласно законам рыночной экономики, и я уже больше не получал этого курса, хотя декан мне сам же говорил, что хотел бы записаться ко мне в группу на следующий год. Не успел я рассказать отличникам об отказе Достоевского донести на террориста, поставленного к позорному столбу на той же площади, где он сам некогда стоял: после предательства у нас несмываемое пятно – донос.

«Красота в глазах того, кто смотрит»

Маргарет Гангерфорд. «Молли Даун» (1878).

Эта псевдомаксима признана всеми поколениями, будто мудрость некоего авторитета древности: Beauty is in the eye of the beholder. Принцип упрощенного релятивизма подхватили как лицензию на провозглашение и превознесение любой чепухи: кому уродство, а кому – красота! На самом же деле это – ироническая фраза из романа позапрошлого века, давно забытого и, подозреваю, никем уже не читанного, а если все-таки проверить, что же в романе сказано, то смысл получается другой. Сюжет таков: небогатому молодому человеку нужна богатая невеста. Две дамы, принимающие в нем участие, подыскали особу с деньгами, но, беда, непривлекательна. И тут одна из советниц изрекает с иронией, дескать, ничего: «Красота в глазах того, кто смотрит». Не красоту в уродстве увидит искатель выгоды, увидит, что ему нужно, а нужна ему не жена-красавица, нужны её большие деньги, какой ни была бы она уродиной – такова суть сказанного сообразительной советчицей. Иначе говоря, не относительность вкусов утверждает ставшая провербиальной фраза, а принцип прагматизма, если туманным термином прикрыть цинический практицизм. Пробовал я толковать об этом своим студентам, но вытащить их из умственной западни не удавалось. Пытаясь их переубедить, я ловил себя на невольном припоминании суждений Вильяма Джеймса, передо мной были молодые люди, которые, скорее всего, даже не слышали о нем, но воплощали им обозначенный принцип: истина есть то, что насустраивает[314]. Не устраивает, значит, неистинно. Студенты так и говорили: «Это – по мне» или «Нет, это не по мне» Мои поправки к их представлениям им не нравились, как «подпольному человеку» не нравилось дважды-два – четыре. Мои студенты не принимали ничего, что не удовлетворяло их своеволию. Они пожимали плечами: «Вы, профессор, так это понимаете, а мы понимаем по-своему».

Пытался я настаивать: «Мое мнение основано на сказанном в книге!». Но сверяться с книгой студенты и не собирались. Всё, что я слышал в ответ: «У вас мнение и у нас мнение». Говорю: «Мнение мнению рознь в меру осведомленности!» В мое сознание разница внедрилась с тех пор, как объяснял мне таблицу умножения прирожденный математик. Однако современную молодежь приучили к умственному равенству, о проверке мнений молодые люди слышать не хотели.

В ответ на мои поучения студенты доносили по начальству, что я настроен антиамерикански. Упреки студентов мне в антиамериканизме отличались от привычных для моего поколения отечественных обвинений в антисоветчине. У нас антисоветскими считались мнения политические, антиправительственные и антигосударственные. Но даже в годы холодной войны по мере моего международного представительства я не делал политических антиамериканских заявлений – такова была установка нашей стороны в Двусторонней комиссии. Студенты же мою критику их безалаберности и лени расширяли до оскорбления их страны. Некоторые прямо на занятиях говорили: «Вы поносите нашу страну!» Им я отвечал, что не страну поношу, а их самих, потому что они недостойны своей страны, не я антиамериканец, а они – не американцы: «Вы всего лишь американские граждане, понятия не имеющие, что такое американец!». А студенты и не спорили, делая свои выводы.

Пытался я возбудить у них интерес к литературе, воздействуя на их патриотические чувства неутешительной статистикой. «Знаете ли вы, какое место в мире ваша страна занимает по грамотности?» – ставил я перед ними вопрос, думая поразить их в самое