Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

Но я не теряю надежды в этой (важной для моего духа) книжечке связать твое со своим. Это пишу тебе в последний раз: больше не помяну. Боюсь заболеть: начался насморк, плохо. Я все берег уголь и дрова — вот ты придешь, и вечерами не топил печку, когда охлаждались радиаторы отопления. — Вот, м. б. и простудился.

Я тебе _н_а_п_и_с_а_л_ большое письмо, дня 3–4 тому…761

Переезд твой в Woerden… это должно быть — после Пасхи?..

Я болел душой о тебе, как ты леденеешь… — и — из-за _ч_е_г_о!..

Тебе надо работать душой, сердцем, а не разматывать силы — на преходящее, пожирающее дух. Ты сама понимаешь…

Господь с тобой. Неужели мне суждено — утратить веру в тебя?!..

Это было бы ужасно. Нет, это не должно быть, _н_е_ может быть.

Целую тебя, светик мой Оля.

Твой Ванёк

Скажи: ешь ты гречневую кашу?

Прямо, у меня много гречневой крупы. Пошлю тотчас же, как получу — да. Должна любить! Ты вся — _г_р_е_ч_н_е_в_а_я. При-родная _н_а_ш_а!

Ва

174

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

[4.III.1947]

Мой дорогой Иван Сергеевич! Пишу открытку, — чтобы только хоть голос Вам подать поскорее. Всю неделю в трепке и разгоне, — затраты сил — всяческих — куда больше, нежели результатов. От Вас нет ни звука. Вы не согласны со мной, — и потому молчите? «Куликово поле» я сразу же села читать, несмотря на очень поздний час, и просидела до ночи глубокой. Я его очень люблю, — Вы знаете. И не знаю, которое лучше: старое или это? Не могу сказать. Меня поразило его начало. Мы же с Вами совершенно солидарны. Вся разница только в том, что я уже вижу то, чего мы ждали и что наступило. А Вы, как бы еще не решаетесь поверить. Я умереть могла бы за эту Правду, т. к. знаю, что Великое происходит, и ему нельзя мешать. Вы — думали так же. «Куликово поле» — все у меня в сердце. Я с радостью стала бы работать для его «одеяния». М. б. (в новом) чуточку рассудочен следователь. И кажется порой: не сам ли автор ищет для себя поддержки в вере. Но, впрочем — разве это плохо?! М. б. следователь слишком придает значение всему «материалу» — и само чудо раскладывает на «составные» части. Но не знаю, плохо ли это? Это только мое рассуждение. В первой редакции субстанция духовная поглощает все рассуждения следователя. А м. б. для большинства как раз эта материя и нужна?! Письмо Ваше — удивительно!762 Я скоро напишу. Очень поглощена заботами (гнусно все!) и перепечаткой. Измотана совершенно. Но пишу. Хлопочу о собственной машинке. Письмо от госпожи Гелелович762а. Будьте такой милый, передайте ей, чтобы не сетовала, если не смогу ради формальной учтивости ей ответить.

Я загружена всем. Визит к доктору и лекарство стоили +/- 11 гульденов (никаких прочих расходов я не хочу присчитывать). Их пусть она передаст Вам. Жду ответа из Амстердама на запрос о пересылке «Павуа». Надеюсь, что удастся. Из музея ничего не слышала о Мадонне763. Придется ехать, видимо. Но сию минуту и помыслить не могу. Я — перезанята.

С «Куликова поля» Вы сняли посвящение? Да? Очень прошу, пришлите мне мой рассказ.

Вы хотели, чтобы я переписала «Куликово поле». Да? Жду ответа. Обнимаю. Оля

Совершенно исчезла машинная бумага. Попытаюсь из Америки.

175

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

[11.III.1947]

Дорогой Ваня, твою бесприветную открытку764 я оставляю без критики. Тебе ведь оказывается многое дозволено в отношении меня. —

«Куликово поле» я пошлю на днях же, — я перепечатывала его, и оно почти готово. Хотела облегчить тебе этим. Очень обескуражена и расстроена тем фактом, что мой рассказ, видимо, пропал. Я очень прошу тебя немедленно сделать заявку на почте в Париже, что заказное письмо (то, где 1 и 2 отрывок рассказа) мной не получено764а. Почту принимаю всегда я сама. Рассказ мне крайне нужен, и я очень встревожена, что случилось с ним. Посмотри еще раз у себя, — я его не получала. Жду с каждой почтой давным-давно, — не сумасшедшая же я, чтобы его «забрасывать». Акварели, тобою швырнутые мне в лицо765 — совсем иное дело. Там боль. Я не могу их касаться (* но знаю отлично, где они.). Очень прошу справиться на почте в чем дело. Когда ты послал 1 и 2 отрывок? Ты же делаешь пометки в дневнике о почте.

Пишу на вокзале. Все эти дни в гонке. У меня ни прислуги, ни квартиры, ни разрешения на переезд-въезд в Вурден. Тут и на 10-терых хлопот достанет. А тут еще подвернулась поездка в Гаагу — по приглашению (личному) министра «Искусства и науки» на торжество в честь дядюшки Монакского (Bredius). Мы — единственные представители молодых Бредиусов. Меня это все треплет. Но, хотя, — что значу я?

«Куликово поле» целиком мною понято. Это ведь за меня решается о том, как я думаю и чувствую. И без меня ставится моя вера в Бога и в народ наш на политиканскую платформу. Чисто внешне — я бы считала своим долгом сказать: обрати внимание на то, что 7 ноября нынешнего столетия — праздник революционного октября, и кооператив не мог быть открытым. И еще: не был ли в то время еще НЭП766, — тогда выдач таких тоже не могло быть. Касательно _н_у_т_р_а, — я писала много, но после твоей брани не хочу ничего говорить. Мне очень больно и тяжело. Я думаю, что всякую пакость, брошенную обо мне кем попало, — ты бы стал взвешивать. У тебя нет веры в меня. И не было.

Господь с тобой.

О.

Веселые цветы — совсем не по настроению767.

176

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

18. III.47

Ванюша мой дорогой, какой чудесный день… весна пришла вчера после штурмовой ночи… Как бесились борющиеся силы… я не смыкала глаз — дом содрогался, подавался под напором бури. Фонарик в прихожей качался при запертой двери и колокольчик звонка дрожал и тоненький издавал звук… Ураганом дрожала и выла ночь, и небо не успевало закрыться тучами — так их гнало… А на утро… пришла _о_н_а_ — ласковая и в ослепительном, _т_е_п_л_о_м_ солнце. И все проснулось: ожили голые деревья в веселых свистах дроздов, гомозящихся стайками в ветках, гладенькие, блестящие скворцы «журчат» на крышах, подняв головки к небу, распушив шейки… и вздувшаяся вода в канале бурно гонит лед.

Зимы как не бывало… Какой бурный,