Родная старина - В. Сиповский

23 августа сам царь осадил Ригу; сооружено было шесть батарей, и русские стали громить город и днем, и ночью; били город в течение целого месяца, но он не сдавался; а в начале октября осажденным посчастливилось сделать удачную вылазку и нанести русским сильный удар. Значительная потеря в людях, осенняя пора, недостаток в съестных припасах заставили русских отступить. Неудачна была и осада Нотебурга (Орешка) и Кексгольма; только Дерпт (Юрьев) был занят московским отрядом. Весь 1657 г. прошел без решительных военных действий, а в мелких стычках шведы брали большею частью верх. В это время Московское государство сильно терпело от внутренних неурядиц, от недостатка денег; притом начались смуты в Малороссии, и тянуть дольше войну со Швецией было трудно. В начале 1658 г. заключено было перемирие; в конце следующего года оно было утверждено на 20 лет (в местечке Валиесаре). Москва удержала за собой города, занятые русскими отрядами; но в 1661 г. в Кардисе был заключен вечный мир: царь уступил Швеции все свои завоевания.

Смерть Хмельницкого и смуты в Малороссии

Известие, что Москва хочет помириться с Польшею в то время, когда можно было совсем покончить ее, поразило Хмельницкого как громом. Незадолго перед тем поляки делали попытки помириться с ним. Король написал ему ласковое письмо, полное льстивых похвал, заискивал его расположения. Весною 1656 г. прибыл к нему польский посол и пытался самыми лестными обещаниями склонить его к миру, но Богдан не поддавался ни на какие уловки; даже прямо высказал свое убеждение:

– Пока в Польше властвуют паны, миру между русскими и поляками не бывать!

Когда он проведал, что в Вильне собираются русские и польские уполномоченные

для заключения мира (1656), то отправил туда и своих посланников. Но московские послы не допустили их к совещаниям, напомнили им, что они – подданные царя, и Хмельницкому, как подданному, не подобает посылать своих послов. Это сильно оскорбило казацких посланников. Они, вернувшись к гетману, в присутствии других старшин жаловались на свою обиду и рассказывали, со слов поляков, будто царь заключает мир на том, чтобы всю Украину снова вернуть под власть Польши; будто даже обещал полякам помощь на казаков, если они станут противиться…

Хмельницкий, услышав это, пришел, говорят, в исступление и в отчаянии воскликнул:

– Дитки, треба отступити от царя; пойдем туда, куда велит нам Вышний Владыка! Поддадимся басурманскому государю (султану)!

Но такая нелепая мысль могла мелькнуть у Богдана разве только в минуту отчаяния. Когда он одумался и несколько успокоился, он написал царю письмо, где умолял его не заключать мира с Польшей.

«Ляхи, – писал он, – не сдержат никогда своего договора, – заключили его только для того, чтобы, немного отдохнув, уговориться с султаном турецким, татарами и другими и опять воевать. Если только вправду выбирали Ваше Царское Величество на престол, то зачем посылали они послов к римскому цезарю просить его родного брата к себе на престол? Мы ни в чем не можем верить ляхам: мы подлинно знаем, что нашему русскому народу они не хотят добра. Великий Государь, единый православный царь в подсолнечной! Молим тебя снова: не доверяй ляхам, не отдавай православного русского народа на поругание!»

Но в Москве, как сказано выше, в это время боялись, чтобы Швеция не воспользовалась плодами русских побед, не усилилась бы на счет Польши; притом московское правительство не совсем доверяло казацкой старшине, и надо сказать, что имело на то основание: некоторые из старшин присягали Москве неохотно, да и Хмельницкий обнаружил по старой привычке слишком большую склонность к самовластию. Переговоры о мире с Польшей и недоверие московского правительства к нему сильно огорчали его: он опасался в будущем усиления Польши и прежнего порабощения Украины.

В начале 1657 г. Хмельницкий без ведома царя вошел в тайный договор с Карлом X, шведским королем, и седмиградским князем Ракоци о разделе Польши. Украина по этому договору с остальными южнорусскими землями признавалась навсегда независимою от Польши. Хмельницкий, как было условлено, послал отряд казаков на помощь Ракоци. Царь, узнав об этом, отправил послов в Чигирин со строгим выговором Хмельницкому.

Но в эту пору старый гетман уже доживал свои последние дни. Долговременная война, постоянные боевые тревоги и опасности да горькие неудачи надломили его здоровье; притом ему было около шестидесяти лет. Последние же огорчения, надо думать, окончательно подорвали его силы. Когда прибыли царские послы, то он едва уже мог вставать с постели. Он уклонялся от делового разговора с ними, ссылаясь на свою болезнь, но они все-таки добились своего, и боярин Бутурлин в резких выражениях передал гетману выговор за то, что он, «забыв страх Божий, ссылается с недругами царя и даже чинит им вспоможенье без воли и повеления великого государя».

Хмельницкий оправдывался тем, что до него дошли слухи, будто царь хотел отдать Украину в руки полякам и послать им ратную помощь; затем Богдан ссылался на свою верную службу царю еще до подданства, напоминал, что он не допускал крымского хана разорять московскую украину, и в свою очередь корил русских бояр.

– Великому государю во всем воля, – говорил он, – только диво мне, что бояре ничего доброго ему не посоветуют: короною польскою еще не овладели и мира еще окончательно не заключили, а уже с другим государством, со шведами, войну начали…

В ответ на это бояре снова укоряли его… На другой день Хмельницкий старался всячески доказать им, что необходимо покончить с Польшей.

– Будем бить ляхов, – говорил он, – чтобы их до конца искоренить и не дать им соединиться с другими государствами против нас. Хоть они и выбирали нашего государя на Польское королевство, но это только на словах, – на деле этого никогда не будет!

Скоро после этого не стало Богдана. Месяца за два до своей смерти он, чувствуя упадок сил, созвал раду в Чигирине, чтобы избрали ему преемника. Рада эта осталась в памяти народа. Старый, уже ослабевший гетман трогательно прощался с товарищами своими.

– Братья, – говорил он, – если бы я должен был говорить к не знающим наших плачевных дел, то не стало бы у меня ни времени, ни сил, ни слов… Но вам известно, братья, столько же, сколько и мне, какие страшные угнетения, гонения, разорения, поругания и мучения терпел под игом поляков злосчастный русский народ и как страдала наша мать, православная Восточная церковь, как, лишенная своего богослужения, угнетаемая латинством, стонала она! Наконец посетил нас Бог своею милостью… и возвращено прежнее благочиние церкви нашей, и освободился от тяжкого и постыдного рабства русский народ. Известно вам, с какими трудами, потерями, бедствиями и кровопролитием совершилось это избавление.

Далее Хмельницкий благодарил казаков, почтивших его избранием в гетманы, выказавших храбрость и единодушие в тридцати четырех сражениях с поляками, венграми, валахами и татарами. Затем, ссылаясь на старость и слабость, просил казаков избрать вместо него другого гетмана: «Меня же, милые братья, простите по-христиански, если я по немощи человеческой кого-нибудь огорчил или против кого из вас погрешил».

Ильинская церковь в Субботове, в которой был похоронен Богдан Хмельницкий

При этом Богдан поклонился собранию и залился слезами. Плакали и все казаки. Несколько оправившись, он продолжал:

– Бог знает, братья, чье это несчастье, что Господь не дал мне окончить этой войны так, как бы хотелось, – утвердить вольность вашу, а также освободить Волынь, Покутье [область в Прикарпатье], Подол [Подолию] и Полесье и так избавить оружием нашим от польского ига русский народ, принуждаемый к унии, – словом, все земли, которыми владели русские князья, преклонить под высокую руку всероссийского царя. Богу угодно было иное. Не успел я окончить своего дела, умираю с величайшим прискорбием; но не знаю, что будет после меня. Прошу вас, братья, пока я жив, изберите себе, при моих глазах, нового гетмана вольными голосами. Если я буду знать отчасти вашу будущую судьбу, то спокойнее сойду в могилу.

Помолчав немного, Хмельницкий стал перебирать по именам нескольких из казацких старшин, достойных, по его мнению, гетманской булавы.

– Нет, нет! – закричали многие голоса. – За твои кровавые труды, за твой разум и мужество, за то, что ты избавил нас от ляхского ярма и прославил пред целым светом… мы должны и по смерти твоей оказывать честь твоему дому. Никто у нас не будет гетманом, кроме Юрия, твоего сына!

Богдану понравилось такое внимание к нему; но он все же возразил, что сын его еще слишком молод (ему было едва шестнадцать лет) и что в такое опасное время нужен им не юноша, а муж опытный и искусный. Но Хмельницкому ответили, что сына его окружат опытными и разумными советниками, и старик имел слабость согласиться.