Совьетика - Ирина Маленко

Через некоторое время я заметила, что американские фильмы учать зрителя блокировать все нормальные человеческие чувства – потому что если за такого американского киногероя переживать всерьез, как за живого человека, то просто с ума можно сойти ото всех придуманных изощренных зверств, которым он со смаком подвергается на экране. Такие фильмы совершенно намеренно ничего не оставляют для воображения – и зритель не просто теряет способность воображать, не просто привыкает к «морю крови» как к чему-то «в порядке вещей», а еще и уговаривает себя (просто даже чтобы досидеть до конца фильма): это все понарошку, это только кино, не стоит переживать, все равно все хорошо кончится, даже если герой по ходу фильма «бух в котел и там сварился»… Трудно осуждать зрителя – в данном случае это у него своего рода эмоциональная самозащита. Но в итоге такой зритель сам в себе убивает способность сопереживать. Потом уже он и в реальной жизни увидит что-нибудь драматическое и скажет себе: это все понарошку, это не мое дело, я только зритель…

Никогда не забуду, какими глазами смотрели дублинцы на мою маму, когда она – единственная на всей оживленной улице!- вмешалась в достаточно суровую драку двух молодых ирландцев. Увидев, как они мутузят друг друга, мама рванула к ним навстречу через дорогу, с криком:

– Эй вы, что вы делаете? Вы что, с ума сошли? А ну-ка, прекратите сейчас же!

Естественно, по-русски. Но – удивительное дело!- парни тут же прекратили драться, и каждый из них начал горячо объяснять ей, что именно они там не поделили. Тоже естественно, на английском! Но ведь драться-то перестали. А поступила моя мама так потому, что воспитана она на наших советских фильмах и нашей советской реальности.

Она не боится терминаторов и годзилл. И ей не все равно, что будет с окружающими.

Бывают, правда, «творения» еще и похуже, чем американские триллеры. В первый раз я увидела «фильм ужасов» уже в Голландии… Потом не могла спать всю ночь – сначала испугалась тихо вошедшей в дверь собачки, которую я не увидела (дверь заскрипела и как бы раскрылась сама собой, и я чуть не заорала в голос), а потом еще полночи ворочалась, пытаясь понять, ну для чего же такие фильмы снимают, и какой человек в здравом уме и с неповрежденной психикой станет их добровольно смотреть. Мне лично хватило на всю жизнь того одного.

Не надо сравнивать американское кино с советским. Наплевать мне, сколько они там на свои спецэффекты потратили,и какие у них кассовые сборы. Такое сравнение -оскорбление для советского кино. Все равно, что задницу сравнивать с половником только потому, что они оба круглые. Герои американских фильмов – обозленные фрустрированные одиночки. Герои советских фильмов никогда не были одиноки в своей борьбе за справедливость. Американское кино "развлекает", советское – вдохновляло и воспитывало. Наши фильмы заставляют думать, переживать, волноваться, использовать свое воображение – «их» фильмы убивают всякое воображение своим назойливым «натурализмом», обесценивают человеческие боль и страдания, учат привыкать к ним и ко всякой мерзости ради того, чтобы «пощекотать нервы». А уж мыслями там и не пахнет…. Да, в Америке есть хорошие содержательные фильмы, но их очень мало. И чем дальше, тем их становится меньше: до такой степени, что потребитель – пардон, зритель!- скоро вообще уже будет не в состоянии такие фильмы понимать.

Если им такие фильмы нравятся, господь с ними, пусть смотрят. Но дело-то в том, что с нашествием на наши экраны всей этой мутной волны экранизированных болезненных подростковых фантазий нас лишили самой возможности выбора. Ничего другого нам просто не оставили. Ну что ж, по мне, так лучше в таком случае совсем в кино больше не ходить. Остается откапывать интересные, содержательные фильмы на видео – да и это становится делать чем дальше, тем труднее…

– …Ты пошла бы за меня замуж, если бы я тебя встретил, когда не был женат?- спросил с любопытством Дермот, потягиваясь и зевая. Конечно, ему очень хотелось услышать, что да.

– Ни за что!- воскликнула я, – Как я могу хотеть выйти замуж за человека, который целыми днями будет «Стар Трек» смотреть? Пусть живет себе отдельно и смотрит сколько хочет.

– Напрасно ты так про «Стар Трек»… Знаешь, в одной из его серий, еще в 1990 году, предсказывалась единая Ирландия – к 2024 году в результате «успешной террористической кампании». Так вот эту серию в Британии запретили к показу. Я не шучу.

– Что ж, из-за одной этой фразы его теперь и смотреть? Что это с вами, мужчинами, вообще? Вы как сговорились, честное слово. Сонни тоже всегда мечтал стать капитаном Джеймсом Ти Керком – «у него на каждой планете по подружке», как он мне объяснял. Наверно, и тебе именно это в нем нравится…

Так мы долго еще беззлобно перешучивались в то утро.

– Что же теперь будет с Финтаном? – спросила я его,посерьезнев. Мысль об этом грызла меня не переставая все это время.

– Скоро будет суд. Будем надеяться, что их приговорят только за путешествие по поддельным документам, – ответил Дермот. – Делаем все, что можем, чтобы вызволить ребят оттуда.

– Мы живем в очень опасное время, – добавил он, прощаясь со мной.

Но оба мы даже тогда еще не представляли себе, в насколько опасное…

… Из отеля я отправилась прямиком на работу, благо было недалеко. Это был обыкновенный рабочий день. Я к тому времени уже стала супервайзером в своем отделе и не сидела весь день на телефоне. Вместо этого я занималась мониторингом звонков подчиненных и поддерживала связи с региональным офисом в Голландии. Одновременно я весь день регулярно проверяла свою электронную почту и держалась в курсе новостей – по интернету. .

Когда среди дня я прочитала на сайте BBC, что в одно из высотных зданий Нью-Йорка влетел самолет, я сначала ничего такого не подумала, кроме «Ну пилот дает!» Никто из нас не знал еще, что через час все мы фактически бросим работу и соберемся в столовой у телевизора.

Даже клиенты на это время прекратили нам звонить. В офисе стояла мертвая тишина. А мне вспомнился почему-то наш августовский переворот в 1991 году: возникло совершенно такое же ощущение театральной постановочности, неестественности происходящего.

Когда рухнуло первое здание, я почему-то была абсолютно уверена, что всех людей оттуда успели увести – или снять с крыши вертолетами, как это всегда бывает в «крутых» американских боевиках. Потом уже я заметила в другом здании людей, высовывающихся из окон и даже прыгавших вниз – и в тот конкретный момент меня пронзила острая к ним жалость…

Мне вовсе не хотелось прыгать от радости на одной ножке. Не хотелось злобно кричать, подобно героям их триллеров «Yes! Yes!”. Но чувства, которые я испытывала, глядя на эти дымящиеся обломки, наверняка были не такими, как у моих западных коллег. Их лица были растерянными и испуганными.

«Ну вот, допрыгались…,» – подумала я про себя. И – с отчаянной надеждой: – «Ну, может, хоть теперь до них что-нибудь дойдет?»

На следующий же день, послушав радио и почитав газеты, с сожалением поняла – нет, так и не дошло. И жалость, естественная человеческая жалость снова испарилась…

На следующий день ирландские газеты (про британские нет смысла и говорить) были полны соболезнований и «гневного, решительного осуждения». А я так надеялась, что хоть одна из них задастся простым вопросом: «Почему?»…

Потому что без постановки этого вопроса ни одной мировой проблемы не решить.

После 11 сентября я как никогда чувствовала себя в Ирландии неравноправной. Нет, конечно же, я не мусульманка, да и внешне я не отличаюсь от ирландцев, но между нами после этого дня прошла невидимая разделительная черта – проведенная, как это ни грустно, самими ирландцами, которые того даже и не заметили. Это они присоединились к разделению мира на «нас» и «их» – от имени и по поручению «цивилизованного» Запада.

Они требуют – да, именно требуют!- от нас надеть траур и скорбить по западным жертвам, хотя сами даже и секунду молчания никогда не объявляли в память незападных жертв своих собственных правительств, которые и по сей день продолжают уничтожать людей по всей планете во имя «свободы и демократии».

Если ты не уступишь этим требованиям добровольно-обязательной, показной скорби, тебя тут же заклеймят – хорошо еще, если не «террористом».

Давайте назовем вещи своими именами: наши, незападные жертвы для большинства из вас не считаются. От нас ожидается, что мы будем скорбить только по вашим убитым.

А я отказываюсь скорбить эксклюзивно по обитателям стран «золотого миллиарда».

Несмотря на всю свою красивую антирасистскую реторику и дифирамбы Манделе, Запад разделяет людей на категории даже после их смерти. Им были введены в оборот две категории жертв. Жертвы первого класса – жители богатых стран – заслуживают, по его мнению, минут молчания, дней национального траура, массового организованного скорбления со свечками в руках, моря слез, голливудских экранизаций и миллионных компенсаций. Но есть и второй сорт – мы, весь остальной мир. «Побочный ущерб», как нас мило и цивилизованно здесь именуют со времен миротворца Клинтона.