Философия бунта - Эдуард Баталов

Отсюда проистекало и типичное для интеллигента чувство элитарной исключительности, порою бросавшее его – «во имя правды» – на баррикаду, но чаще всего делавшее значительную часть интеллигенции «страшно далекой от народа» и толкавшее ее на снисходительное услужение «верхним десяти тысячам» и защиту существующей системы общественных отношений либо молчаливое принятие ее.

Эту ситуацию, характерную для XIX в., Маркузе догматически переносит на современное развитое буржуазное общество, подчас не замечая того, что сейчас в положении интеллигенции произошли серьезные сдвиги.

Непосредственное вторжение науки в промышленное производство, в сферу обслуживания, в организацию административного делопроизводства потребовало вовлечения в эти отрасли лиц, занятых умственным трудом. Недостаточность чисто экономических рычагов воздействия на трудовую массу с целью поддержания существующих отношений господства-подчинения привела к созданию разветвленной «индустрии культуры» (реклама, пресса, кино, телевидение, радио, «массовая» литература и т. п.), организованной по новейшим образцам промышленного производства и обслуживаемой лицами, традиционно причисляемыми к интеллигенции. А это не могло не повлечь за собой не только «массовизации» некогда узкой прослойки интеллигенции и превращения ее во все разрастающуюся группу, но и внутренней дифференциации самой этой группы, изменения характера труда интеллигента.

«Неангажированный» художник, «вольно парящий над обществом», все более становится анахронизмом, поскольку капиталистические отношения распространяются на те сферы труда, где прежде господствовали, по словам Маркса, «переходные к капиталистическому производству формы». Процесс превращения знания в непосредственную производительную силу ведет к возрастанию социальной дифференциации интеллигенции: одна ее часть вливается в ряды буржуазии или непосредственно примыкает к ней, другая – значительно большая по объему – вовлекается непосредственно в сферу производства прибавочной стоимости, подвергается эксплуатации со стороны капиталистов и по своему положению все более приближается к рабочему классу. Это относится прежде всего к интеллигенции, труд которой не только создает прибавочную стоимость, но вместе с тем в условиях идеологического манипулирования выступает как необходимая предпосылка производства прибавочной стоимости промышленным пролетариатом.

В этой ситуации интеллигент, переставший быть разновидностью кустаря-одиночки, лишившийся «орудий своего труда» и в конце концов утративший право распоряжения собственной деятельностью, объективно с точки зрения своего социального бытия приближается к положению рабочего класса. Из представителя узкой корпорации «свободных художников» интеллигент становится рядовым служащим крупной капиталистической корпорации, наемным тружеником, работающим по строгому заказу, который подчас совершенно не отвечает его внутренним побуждениям, выполняющим узкие функции и совершенно утратившим привилегию контроля над создаваемым им продуктом. «Все это в значительной мере меняет отношение интеллигенции к капиталистическому строю, сближает ее интересы с интересами рабочего класса» [81].

Вместе с тем сближение интеллигента, вовлеченного в процесс производства капитала, по своему положению с пролетариатом далеко не сразу находит адекватное отражение в сознании основной массы эксплуатируемых интеллектуалов. Размываемая как целое интеллигенция в значительной своей части (как та, которая по своему объективному бытию непосредственно примыкает к буржуазии, так и та, которая примыкает к пролетариату) продолжает мыслить категориями группового сознания. Отсюда и разрыв между реальным социальным бытием интеллигенции, приближающим ее к рабочему классу, и состоянием ее сознания, нередко отдаляющим ее от пролетариата.

Именно этот разрыв определяет противоречивость социального поведения этой части интеллигенции. Подпадая под непосредственную власть капитала, она выступает против системы капиталистических отношений, которая лишает ее традиционного «вольного» статуса, а вместе с ним и тех привилегий, которыми она располагала как группа, связанная с «переходной к капиталистическому производству формой». При этом объективно, хочет она этого или нет, ее действия далеко выходят за рамки «интеллигентского недовольства» и сближаются с позицией рабочего класса, с его требованиями. Изменение социального статуса и социальной функции работников умственного труда, игнорируемое Маркузе, делает совершенно необоснованным противопоставление интеллигенции, как силы «революционной», и пролетариата, как силы якобы «контрреволюционной». Социальная активность эксплуатируемой интеллигенции не отрицает, а, напротив, подтверждает марксистский тезис о пролетариате как революционном классе, как субъекте исторического процесса.

Вместе с тем разрыв между социальным бытием и состоянием сознания этой интеллигенции ограничивает в условиях буржуазного общества ее роль как самостоятельной революционной силы, сужает классовое содержание ее требований, предостерегая от явно неверного вывода, будто «традиционный» промышленный пролетариат «полностью» и «окончательно» передал свои революционные функции новым категориям эксплуатируемых тружеников.

Новые черты бытия интеллигенции развитого капиталистического общества во многом характерны и для нынешнего студенчества, как будущей интеллигенции. За последние годы студенчество как социальная группа претерпело существенные изменения.

Прежде всего бросается в глаза рост численности учащихся высшей школы (в два и более раз за последнее десятилетие). При этом кривая роста студенческой массы в большинстве стран продолжает идти вверх.

Но увеличение численности студенчества неизбежно влечет за собой изменение его качественных характеристик. Демократизируется состав студентов. Поскольку потребности в росте студенческой массы уже не могут быть удовлетворены за счет выходцев из рядов буржуазии, правящему классу волей-неволей приходится приоткрывать двери университетов для представителей различных слоев и классов общества. Говоря о французских студентах, Жорж Коньо отмечал, что «они уже не являются, как это было прежде, почти исключительно выходцами из крупнобуржуазного меньшинства. Правда, дети рабочих не составляют среди них высокого процента… Тем не менее большинство студентов являются выходцами из средних слоев, мелкой и средней буржуазии. Наследники крупных династий теперь теряются среди сыновей мелких предпринимателей, технических специалистов, ремесленников, торговцев, государственных служащих, лиц свободных профессий и т. д.» [82] Увеличение численности студенчества влечет за собой два весьма серьезных последствия: 1) «отцы» не в состоянии экономически обеспечить будущее своих «детей»; 2) класс буржуазии не в состоянии поглотить не только всех, но даже сколько-нибудь значительную часть выпускников высшей школы, ибо потребность в высококвалифицированной рабочей силе растет значительно быстрее, чем число вакантных «командных постов» во всех сферах материального и духовного производства. В результате студенчество утрачивает некогда прочную связь с буржуазными слоями, из которых оно в основном рекрутировалось и куда снова возвращалось по окончании университета. Теперь молодежь после завершения образования пополняет в той или иной мере все классы и слои, в том числе и ряды безработных.

Такая ситуация вызывает, как уже отмечалось ранее, у значительной части студенчества конфликт между «ожиданиями», связанными с прежним социальным статусом, и реальной перспективой, стоящей перед выпускниками высшей школы, конфликт, являющийся одной из причин «бунта» учащейся молодежи.

Подобно «бунту» интеллигенции, «бунт» студенчества выступает как отрицание ожидающего его наиболее вероятного существования, приближающего его к положению пролетария. Студент не может с полной гарантией ни стать буржуа, ни даже остаться буржуа, когда он таковым является, волею обстоятельств он должен превратиться в наемного работника, но студент не желает такого превращения и потому выступает против этих обстоятельств. Правда, они не всегда идентифицируются им с системой капиталистических отношений, принимая порой более «узкое» выражение и вызывая протест против порядков в буржуазных университетах.

[Точка зрения о том, что студенты (или молодежь в целом) превращаются в особый революционный класс получила определенное распространение среди «новых левых». Суть ее выражена в работах Дж. и М. Роунтри. «…Отчуждение труда молодежи, – утверждают они, – способствовало превращению ее в класс… Молодежь поэтому образует новый пролетариат, подвергается обнищанию и может стать новым революционным классом. Этот новый класс не является люмпен-пролетариатом… Он находится в положении классического пролетариата, положение которого ухудшается… Он не обязательно беднейшая группа. Необходимо помнить, что чей-либо революционный потенциал определен не нищетой, но ролью в производстве. И эта революционная роль, в прошлом принадлежавшая рабочему классу, ныне выпала на долю молодежи» [83].]