Дорогие коллеги. Как любимая работа портит нам жизнь - Сара Джаффе

большей части истории в эту категорию входили иммигранты (например, ирландцы в Англии). А если говорить о США, история работы по дому здесь тесно переплетена с историей рабства[150].

Представление о взаимосвязи между расовой принадлежностью и предрасположенностью к работе по дому основывается на сконструированных в эпоху Просвещения дихотомиях: «разум – тело», «человек – природа», «человек – животное». Тот, кто соприкасается с грязью и чужими телами, оказывается в опасной близости к природе, поэтому правящие классы предпочитали, чтобы эту работу выполняли те, кто, по их мнению, был ближе к животным. Женщины всегда относились к этой категории; также часто в нее включали людей, которые, как считалось, принадлежали к низшим расам и маргинальным социальным группам. Традиция использования рабов для работы по дому восходит к древности, когда победители порабощали женщин побежденных племен и заставляли их прислуживать в своих домах. До закрепления системы рабского труда, когда люди окончательно стали собственностью, домашнюю работу часто выполняли «рабы по договору»: к примеру, бесплатным трудом они оплачивали путь из Европы в США. А когда основатели будущих Соединенных Штатов Америки начали похищать африканцев и обращать их в рабство, для оправдания своих действий они создали нарратив, согласно которому чернокожие люди в силу своей расовой принадлежности должны заниматься грязным трудом – будь то работа на ферме или по дому[151].

У чернокожих рабынь не было «дома» кроме того, где они полностью зависели от хозяев и не могли распоряжаться своим временем. Деторождение строго контролировалось, так как дети-рабы были источником прибыли; родственников разлучали и продавали; роскошные дома рабовладельцев замыкали чернокожих женщин в пространстве несвободного труда. Даже если эти женщины стремились обзавестись собственным жилищем, которое могло бы стать для них пространством любви, модель феминности, созданная для белых женщин, «слишком нежных», чтобы работать по дому, к ним не относилась. Как отмечает Анджела Дэвис, чтобы максимально эффективно эксплуатировать труд чернокожих женщин, классу рабовладельцев пришлось освободить их от «оков мифа феминности». Разумеется, это не предполагало отказа от идеи о том, что чернокожие женщины в силу своих природных качеств отлично подходят для ухода за (белыми) детьми[152].

Во время Гражданской войны рабы, ожидая скорого поражения конфедератов, начали оказывать сопротивление своим хозяевам. Формы разнились: кто-то устраивал небольшие домашние акции неповиновения (например, чернокожие рабыни, которые надевали аксессуары своих хозяек и использовали их косметику, чтобы бросить вызов монополии белых женщин на красоту), а кто-то бежал от хозяев и даже вступал в армию северян – У. Э. Б. Дюбуа[153] назвал такой подход всеобщей забастовкой рабов. После окончания войны белым женщинам пришлось выполнять больше работы по дому, но вскоре они вновь переложили ее на плечи чернокожих женщин. Единственное отличие заключалось в том, что теперь последним все-таки платили за их труд. Но и по сей день давний конфликт между богатыми нанимательницами и их домашними работницами подрывает единство женского движения. Богатым женщинам в силу прагматических интересов часто выгодно игнорировать проблемы представительниц других классов и этнических групп[154].

После отмены рабства чернокожие женщины начали бороться за контроль над условиями своего труда, а также за привилегию иметь не занятое работой время, когда они могли бы «наслаждаться своей свободой», как пишет историк Тера Хантер в книге «Наслаждаться моей свободой» («To ’Joy My Freedom»). Если им не нравилась работа или условия труда, они увольнялись. В частности, несмотря на желание работодателей, многие чернокожие женщины отказались от домашней работы с проживанием. Они отвергали все, что напоминало им о рабстве, как бы усердно работодатели ни пытались возродить этот институт. В свою очередь, представители белого правящего класса, сохранившие свои позиции, считали, что если бывшие рабы не работают, то они бездельничают, ленятся и «бродяжничают». Подобные представления были закреплены на законодательном уровне. Бродяжничество, пишет историк и литературовед Саидия Хартман, «было статусом, а не преступлением. Речь шла об отказе от работы, неучастии, нежелании жить на одном месте и связывать себя договором с работодателем (или мужем)». Когда оказалось, что закон не в состоянии усмирить чернокожих работников, в дело вступили Ку-клукс-клан и другие подобные организации, всегда готовые к внесудебной расправе[155].

Чернокожие женщины в основном трудились либо в чужих домах, помогая белым женщинам по хозяйству, либо на фермах, где их начальниками были мужчины. Иначе говоря, они выполняли грязную работу, которую белые считали ниже своего достоинства. В 1880-е годы в Атланте около 98 % трудоустроенных чернокожих женщин занимались разного рода домашней работой: от ухода за детьми до приготовления пищи и стирки. До появления автоматических стиральных машин стирка была тяжелым занятием, но женщинам-прачкам нравилась их работа, потому что они могли выполнять ее в удобном им темпе, находясь в своем личном пространстве. Это давало им некоторую свободу и даже возможность бросать вызов монополии белых женщин на феминность – прачки могли «заимствовать» предметы гардероба своих нанимательниц. Кроме того, стиркой можно было заниматься сообща, что облегчало самоорганизацию прачек, боровшихся за сохранение тех условий труда, которых они с таким трудом добились. Неудивительно, что они одними из первых среди домашних работников стали устраивать забастовки. Прачки не только требовали установления минимального уровня заработной платы, но и самим фактом забастовки давали понять окружающим, что они – это не их работа[156].

Борьба не прекращалась ни на минуту. Бывшие рабовладельцы не были готовы смириться с тем, что у чернокожих женщин есть право на свободное время. Пускай рабство и было отменено, но чернокожие все равно занимали самое низкое положение в воображаемой иерархии труда. Более того, этим женщинам платили так мало, что обычно даже самый бедный белый рабочий мог позволить себе нанять чернокожую прислугу. Особенно угрожающим для иерархии виделось получение чернокожими работниками удовольствия – в особенности это касалось танцев, которые для чернокожих были важной формой досуга и сопротивления. Белые пытались запретить эти танцы, утверждая, что бесконечными танцами чернокожие расходуют физические силы, которые необходимо сберечь для работы. Однако, как пишет Хантер, «энергичные танцы, равно как и усердный труд, отвечали требованиям трудовой этики капитализма». Танцы были не проявлением лени, а формой труда, но такого, который работодатель не мог контролировать[157].

Законы о бродяжничестве и «Черные кодексы»[158] криминализовали определенные формы поведения чернокожих работников. Эти новые нормы представляли собой попытку навязать чернокожим обязательный труд и определенные социальные роли – так, одну женщину арестовали и посадили в тюрьму за то, что она работала прислугой в доме чернокожих. «Только белым можно было