Месть венецианки - Жанна Лаваль

Мог ли я ее гнать от себя в эту минуту? В ее глазах было столько любви, столько обожания, столько преданности… И все-таки мы должны были расстаться. Ей нельзя было долго отсутствовать, иначе ее заподозрили бы в сговоре с беглецом. Именно поэтому мне пришлось взять на себя роль неблагодарного циника. Бог свидетель, что у меня не было злого умысла! Напротив, я желал только добра моей Амине и вынужден был сделать то, что сделал…

Ах, милая моя собеседница, здесь я опять должен огорчить Вас и прервать свое повествование. Но не заставлю Вас долго ждать. Теперь же я прощаюсь с Вами, и да хранит вас Господь».

В жаркий июльский полдень с торговой сицилийской барки на берег острова Джерба сошла молодая и, судя по стремительной походке, решительная женщина. Ее сопровождали двое слуг, рослых итальянцев. Она была одета в глухое дорожное платье, сочетавшее в себе добротность дорогой ткани и скромность фасона. Черный кружевной воротничок свидетельствовал о трауре. Густые черные волосы были заколоты на затылке в высокий шиньон, не украшенный по обыкновению ни чепцом, ни жемчужной сеткой, ни лентами. Крепко сжатые губы и спокойная уверенность, читавшаяся в ее карих глазах, говорили о железной воле и твердости духа незнакомки. Она, казалось, не проявляла никакого интереса ко всему, что ее окружало, но шагала уверенно, словно была хорошо знакома с этими местами. Ее спутники были под стать своей хозяйке. Они смотрели по сторонам с недоверием и готовы были в любую минуту отвратить опасность, если бы таковая угрожала этой хрупкой женщине в черном.

Незнакомка проследовала к самому роскошному особняку на острове. Это огромное строение напоминало скорее крепость, нежели жилой дом. Хозяина, очевидно, заботил не столько комфорт, сколько собственная безопасность. Сторожевая башня и высокая каменная стена, толщиной в несколько футов, окружали дом.

Тем не менее это был действительно лучший особняк на острове, ибо остальные строения представляли собой убогое зрелище, напоминая маленькие тюрьмы с добровольно заключенными в них хозяевами. Нужно добавить к этому еще и то, что цвет этих глиняных построек совершенно не отличался от преобладающего грязно-желтого цвета окрестностей, лишь усугубляя скуку здешнего пейзажа. Таков был стиль большинства городов берберийского побережья Средиземноморья.

При появлении гостей один из молчаливых стражей у огромных кованых ворот с чеканными на них изречениями из Корана немедленно исчез, но через минуту появился снова и пропустил прибывших во внутренний дворик.

Они оказались в великолепном саду. Среди пышных экзотических деревьев надменно разгуливали павлины, демонстрируя свои не менее экзотические хвосты. На деревьях висели налитые соком самые диковинные плоды. То был райский оазис, уголок Эдема, наводивший на мысль о несметных богатствах и безграничной власти его хозяина.

В глубине сада, за столом, ломившимся от яств, в ленивой позе восседал печально известный капитан пиратских флотилий Драгут-раис — гроза южных морей. Хозяин подал знак слугам, чтобы гостью также усадили за стол и поставили перед ней самые изысканные угощения, которые были неведомы европейцам.

— Я бы велел отрубить Мустафе голову, если б он посмел нарушить мой покой незваным гостем, — протянул Драгут-раис, кладя себе в рот спелую, лоснящуюся на солнце виноградину. — Но он любит своего хозяина и знает, что его побеспокоит, а что порадует.

Слащавый голос Драгут-раиса звучал отталкивающе, но гостья, казалось, этого не замечала.

— Мой Мустафа знает толк в женщинах. Он успел доложить мне о вашей красоте, о светлейшая госпожа, и, клянусь Аллахом, он не преувеличил, а скорее недооценил вашу прелесть. Или он слеп, или хотел сделать мне сюрприз…

Гостья смерила холодным взглядом Драгут-раиса, но, не желая быть невежливой в глазах непредсказуемого восточного бея, снисходительно кивнула, благодаря за комплимент.

— Что же привело этот прекрасный цветок на наш грешный остров, проклятый вашими единоверцами?

— Меня зовут Клаудиа Ганзони. Я пришла к вам за помощью и готова заплатить за нее. — Ее голос звучал ровно, взгляд был решительный и холодный.

— Помощь? Никогда еще итальянцы не просили у меня помощи, — удивился он. — Напротив, они все до одного проклинают меня, а вы просите помощи! Должно быть, Аллах смеется надо мной.

— Я проделала слишком долгий путь, чтобы попасть на Джербу. Мне не до шуток. Мне нужна помощь, и помочь мне можете только вы, Драгут-раис.

— Неужели в богатой, могущественной Италии не нашлось никого, достойного вашей просьбы?

— Да, как видите, не нашлось. Ибо я прошу помощи против самих же итальянцев. Не всех, конечно. Речь идет о троих. Они богаты и сильны. Поэтому я тоже должна быть сильной. Если вы поможете мне, поверьте, я не останусь в долгу.

— Интересно, и чем же вы отплатите мне?

— Я хочу заключить с вами корсарский договор. Я не пират, и добыча меня не интересует. Поэтому, если вы продадите мне хорошее судно и дадите к нему стоящую команду, например из числа взятых вами в плен французских моряков, я обещаю вам три хорошо нагруженные каравеллы, которые ломятся от товаров и золотых монет. Это ли не соблазнительно для вас?

Некоторое время Драгут-раис молчал, погрузившись в раздумья. В руках переливались жемчужные четки, на лице играла самодовольная улыбочка. Должно быть, неожиданное предложение начинало ему нравиться.

— Видно, те трое хорошо насолили вам, раз вы так ненавидите их… В наших краях женщина может мстить только равным себе — женщинам. Только в ваших варварских странах красота может быть жестокой.

— Не жестокой, а справедливой. Справедливость требует, чтобы злодеи были наказаны, и я исполню свой долг, даже если вы откажетесь мне помочь. В Магрибе много капитанов, которые отзовутся на мое предложение.

— Но нет ни одного, равного мне, не так ли? Черт возьми, я еще никогда не видел таких отчаянных женщин! — Он дал знак, чтобы гостье налили вина. — Восхищаюсь вами! Вы могли бы дать фору самому Салах-раису. Он тоже ненавидит итальянцев, но в отличие от вас — всех до одного! Появись вы на его пороге, он сразу бы приказал снять кожу с ваших людей, а вас…

— Послушайте, вы! — Клаудиа Ганзони посмотрела на него с ненавистью.

Драгут-раису стало не по себе от этого взгляда. Никогда еще белая женщина не вызывала в нем столько чувств — от удивления и уважения до обычной похоти. Ему хотелось кликнуть своих людей и силой поместить эту гордячку в свой гарем.

— Умолкаю, умолкаю! — засмеялся Драгут-раис. — Твой гнев просто великолепен! Ни одна женщина в моем присутствии не осмелилась на такое, но ты — смелая, и поэтому я помогу тебе.