Роза (пер. Ганзен) - Кнут Гамсун

— Ни за что не повѣрю! — сказалъ я.

— Ого! Какъ же! Только бы ей повыкачать изъ себя все это кривлянье. Я таки долго сидѣлъ у нея. «Нельзя вамъ тутъ сидѣть», сказала она мнѣ, а я усѣлся еще поудобнѣе. «Ну, хорошо, но только на минутку», сказала она. — А почему такъ? — говорю я. Тогда она схватилась за шнурокъ отъ звонка, но позвонить не позвонила. Потомъ насупилась и пошла къ дверямъ, но и ихъ не отворила. Словомъ, одно кривлянье!

— А потомъ? — спросилъ я.

— Потомъ? — передразнилъ онъ. — Что же я могъ подѣлать съ этими тряпками на рукахъ? Но она изъ одного только упрямства не сдалась.

— Ты понимаешь, что обязанъ попросить у нея завтра прощенья? — сказалъ я съ горячностью. — Сегодня ты машешь хлыстомъ передъ нею, завтра — еще того хуже. Да что ты здѣсь за баринъ такой? Или ты воображаешь, что передъ тобой простая деревенская дѣвка?

— Нѣ-ѣтъ, — протянулъ Мункенъ Вендтъ тономъ пониже. — Ты говоришь, попросить прощенья? Ладно.

— Завтра же утромъ.

— Сегодня же вечеромъ, сейчасъ! — вдругъ сказалъ Мункенъ Вендтъ. — Чѣмъ больше я думаю объ этомъ… Рѣшено! Сегодня же вечеромъ. Ты правъ, я сдурѣлъ; я не умѣю обходиться съ такими людьми; да и откуда мнѣ было научиться этому? Когда я поцѣловалъ ее, она закусила себѣ губу до крови. Я даже испугался: кровь такъ и брызнула, а ротъ у нея какъ будто расцвѣлъ. Такъ я пойду сейчасъ и попрошу у нея прощенія. Не такъ ли по твоему? Сразу покончить?

— Нѣтъ, — сказалъ я.

XIX

Я уже долгое время старался держаться подальше отъ дома Розы. Да, большое испытаніе наложилъ я на себя. Но по дѣломъ мнѣ было! И я далъ себѣ слово вновь стать человѣкомъ долга и чести, не прокрадываться въ домъ Розы съ задними мыслями.

Я встрѣтилъ Гартвигсена. Онъ пригласилъ меня къ себѣ. Я поблагодарилъ, но отказался.

— Я было хотѣлъ, чтобы вы того… уговорили своего пріятеля поступить ко мнѣ учителемъ, — сказалъ онъ.

— А вы сами не приглашали его?

— Приглашалъ. Не хочетъ.

— Что говоритъ на это ваша супруга? — спросилъ я.

— Моя супруга? — повторилъ Гартвигсенъ, повидимому, стараясь запомнить это слово. И, въ самомъ дѣлѣ, съ тѣхъ поръ онъ сталъ всегда говорить «моя супруга», а никогда больше не называлъ ее Розой. — Моей супругѣ ни до чего: у нея всякіе страхи въ головѣ,- продолжалъ Гартвигсенъ. — Приходится мнѣ самому рѣшать всѣ дѣла. Моя супруга не входитъ въ это.

— Хорошо, я поговорю съ Мункеномъ Вендтомъ, — сказалъ я.

Но Мункена Вендта не уломать было. Ему въ самомъ дѣлѣ было здѣсь не по себѣ, и его тянуло во-свояси. Я и радъ былъ и огорченъ его рѣшеніемъ. Вдобавокъ, онъ крѣпко держался за нашъ планъ, чтобы и я отправился съ нимъ. Я просто измучился отъ этой мысли. Но руки его, слава Богу, почти совсѣмъ зажили.

Мункенъ Вендтъ попросилъ-таки у баронессы прощенія за свое поведеніе, но послѣ того ему еще пуще не по себѣ стало. Онъ такъ позорно промахнулся, что потерялъ подъ собой всякую опору. Онъ очень радовался, что руки его опять годятся въ дѣло, и все поджидалъ лопаря Гильберта. Но лопарь словно въ воду канулъ. Іенсъ Папаша давно вернулся домой ни съ чѣмъ. О, разумѣется, и тутъ не обошлось безъ баронессы; вѣрно, она послала Іенса Папашу не отыскивать лопаря, а предупредить. Она такъ разсуждала, что если лопаря отыщутъ да прижмутъ хорошенько, то онъ все откроетъ и ее запутаетъ. Бѣдная, заблудшая баронесса Эдварда!

Наконецъ, она спросила меня: долго ли еще пробудетъ тутъ Мункенъ Вендтъ? — не знаю, — отвѣтилъ я, — онъ не хочетъ уходить безъ меня. — На другой день она была еще безпокойнѣе и опять спросила: — да скоро-ли Мункенъ Вендтъ уйдетъ? Съ нимъ просто слада нѣтъ, — добавила она, и хотя поведеніе его давало ей достаточный поводъ приказать ему уйти, она ни словомъ не заикнулась объ этомъ. Она была дама образованная! Зато она все тревожилась, какъ бы вдругъ не появился лопарь Гильбертъ, и Мункенъ Вендтъ не схватилъ его. — Вашъ пріятель мѣры не знаетъ, — говорила она, — того и гляди, бѣды надѣлаетъ.

— Я поговорю съ нимъ, — сказалъ я.

Я и поговорилъ съ нимъ. Онъ выслушалъ меня съ явной досадой и, видно, крайне жалѣя о томъ, что ему придется отступиться отъ лопаря. Онъ объяснилъ мнѣ, что именно собирался сдѣлать: я бы вертѣлъ ему точило, а онъ, Мункенъ Вендтъ, обточилъ бы руки лопаря въ кровь, потомъ велѣлъ бы ему поняньчить этими руками каменнаго божка этакъ съ полчаса, хорошенько его погладить да поласкать! Послѣ же того меня бы отпустили съ миромъ, не заставляя глядѣть на дальнѣйшую расправу. Но Мункенъ Вендтъ торжественно обѣщалъ накинуть на лопаря свою куртку, когда оставитъ его отлеживаться въ кустахъ.

— Баронесса не хочетъ, чтобы ты трогалъ лопаря, — сказалъ я въ отвѣтъ.

Послѣ того Мункенъ Вендтъ взялъ да отпрвился въ лѣсъ, захвативъ за собой топоръ. Я выждалъ нѣсколько минутъ, пошелъ за нимъ слѣдомъ и услыхалъ, что онъ рубитъ кусты. Онъ раздробилъ бѣднаго каменнаго божка и сбросилъ обломки въ прудъ; потомъ повырубилъ всѣ ветлы и сдѣлалъ широкую просѣку въ священной рощѣ. Это ужъ было совсѣмъ лишнее.

— Если готовъ, такъ отправимся завтра же утромъ, — сказалъ мнѣ Мункенъ Вендтъ на пути домой.

— Я не могу, — отвѣтилъ я.

— Такъ я одинъ уйду, — сказалъ онъ.

Мункенъ Вендтъ не скрылъ ни отъ кого, что собирался уйти завтра. Баронесса взглянула повеселѣвшими глазами. осталась посидѣть съ нами вечеромъ и была чрезвычайно любезна. Поди, разберись въ женской душѣ! Теперь, когда Мункенъ Вендтъ собирался покинуть насъ, нельзя было допуститъ, чтобы онъ унесъ съ собой память о ней, какъ о женщинѣ холодной, пресыщенной, нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ! Я и подумалъ: ага, теперь тебя ужъ больше не смущаютъ безпокойные, горящіе глаза Мункена Вендта!

Она сидѣла, сложивъ руки надъ головою, словно въ воротахъ. Платье на ней было такое узкое, что облегало вплотную бедра. — Ого! — сказалъ Мункенъ Вендтъ. — Баронесса говорила о Финляндіи, какъ о своей родинѣ: тамъ родила она своихъ многочисленныхъ дочерей, а потому и называла своей родиной. — Да, полюби я мужчину, я бы извела его своими ласками, — сказала она, между прочимъ. — Ого! — отозвался Мункенъ Вендтъ.

Но я-то полагаю, что баронесса такъ разговорилась, главнымъ образомъ, по той причинѣ, что у нея отлегло отъ сердца, и съ радости, что спаслась. Мункенъ Вендтъ сокрушилъ божка, стеръ съ лица земли всякій слѣдъ его, даже вырубилъ всю рощицу; теперь же онъ уйдетъ, и она никогда больше не увидитъ его. Съ нимъ было столько всякихъ тревогъ, — слава Богу, что онъ уходитъ!

Она налила намъ вина и извинилась, что ея отцу некогда сегодня провести съ нами вечерокъ. Мункену Вендту она набила и поднесла трубку съ длиннымъ чубукомъ, а меня угостила сладкимъ печеньемъ, такъ какъ я не курилъ.

— Теперь послушайте! — сказала баронесса, и достала изъ кармана бумажку. — Это финская пѣсня; я переложила ее по своему. Она такая странная.

Да, пѣсня была странная. И баронесса прочла ее своимъ бархатнымъ голосомъ медленно, протяжно, мѣстами почти нараспѣвъ:

«Все сущее на свѣтѣ,- ко мнѣ!

Поддержи меня, подкрѣпи!

Весна такъ тиха; она покоится въ тиши ночной и ничего не разрѣшаетъ, а только мутитъ мой покой. О, весна не нападаетъ прямо и понятно; она только приходитъ и не отступаетъ отъ меня, пока я не сдамся.

Такова весна.

Все сущее на свѣтѣ,- ко мнѣ!

Еслибъ я могла порадовать тебя своими слезами тамъ, гдѣ ты бродишь вдали отъ меня! Тебя, подарившаго мнѣ въ дни юности два счастливыхъ мига! Тебя, расточившаго все богатство своей жизни на три великія настроенія! Но у меня нѣтъ больше слезъ. Помнишь ты, какъ я пришла къ тебѣ, поцѣловала и хотѣла уйти? Ты разомъ вскинулъ голову и впился въ меня глазами, — такъ горячо я любила тебя!

Такова я.

Топоръ такъ ласковъ и добръ; въ немъ нѣтъ яду. Топоръ не орудіе самоубійства; онъ не распарываетъ, онъ только цѣлуетъ. Подъ его поцѣлуемъ расцвѣтаетъ алый ротъ; алыя уста раскрываются подъ его поцѣлуемъ.

Таковъ топоръ.

И я отдаю ему мое сердце.

Но увы, жизнь такова:

вѣчная разлука съ тобой. Такова жизнь. И никому не пережить ея, кромѣ того, у кого такъ легко и свѣтло въ головѣ отъ глупости, что онъ не понимаетъ ничего, кромѣ загадокъ. О, приди же весною, мой великій возлюбленный, и возьми съ собою топоръ! Я стою подъ звѣзднымъ небомъ и жажду отвѣдать топора. Такова я.

Такова жизнь».

По мѣрѣ того, какъ баронесса читала, щеки ея все больше и больше разгорались; многія слова она почти пропѣла. Окончивъ чтеніе, она протянула бумажку Мункену Вендту. А онъ сказалъ:- Все одни фокусы да ломанье! Бумажка перешла ко мнѣ и осталась у меня.

Баронесса сидѣла унылая; ее смутили слова Мункена Вендта, какъ будто она сдѣлала что-то неладное; пожалуй, она чувствовала себя смѣшной, такъ какъ прочла нѣкоторыя слова нараспѣвъ. — Поблагодарите же меня за чтеніе! — сказала она, чтобы какъ-нибудь спасти положеніе. Мы и поблагодарили ее оба.