Декрет о народной любви - Джеймс Мик

Солдат побежал за доктором. Успев ранее захмелеть, отыскал врача не сразу, а когда мужчины вернулись, женщина и ребенок исчезли, взяв с собою кое-что из вещей.

Высказывались серьезные опасения за жизнь матери и сына. Полагали, что Анна Петровна утратила рассудок; это, впрочем, не избавило служивого от насмешек: тот утверждал, будто бы барышня, вместо того чтобы перерезать запястья или же пронзить лезвием сердце, принялась отрезать себе одну из грудей.

Тревога утихла, как только стало известно, что и Анна Петровна, и Алеша живы и пребывают в добром здравии. В письме семейному управляющему женщина просила прощения за причиненное беспокойство, заверяя, что ранение пустячное, что ее излечили. Судя по распоряжениям, отданным касательно имущества и вещей, находилась в твердой памяти и здравом рассудке.

Однако же не прилагала никаких объяснений тому, отчего решила перебраться вместе с сыном в Сибирь, на несколько тысяч верст к востоку, в уездный городок Язык, что на Енисее.

Вдова

Муц пошагал от площади на восток, к мостину, что вел к жилищу Анны Петровны и дальше, к железнодорожному депо. В некоторых домах, мимо которых проходил офицер, млечно-облачной, сливочною белизною бликов в тепле горел за двойным стеклом в оконных проемах свет. Интересно, откуда у русских керосин? Не из корпуса же. Явно делят между собой. Уж эти-то знают толк в общинном укладе. Распределяют среди своих не только пожитки, керосин или картошку, но даже время. Не площадь — сплошное болото, а когда идешь по улице, одной из четырех в Языке, то под ногами — бревенчатый настил, накрепко поставленный поверх грязи. Одиночной работой не обошлось, явно не каторжники делали, те бы не стали стараться. Интересно, что читают там в лучах лампадок, за толстыми, сложенными из бревен стенами, за крошечными оконцами, окаймленными белыми наличниками? Библию, что же еще… Может статься, вялят солонину, воздвигают огуречные башни в рассоле и укропе или же лечат при свете разбитые локти и колени… нет, вероятнее всего, возбуждение после схода столь велико, что нет сил противостоять желанию зачитать, заучить слово Божье, открыть и жадно поглотить книжное послание…

Муц не был религиозен; однажды он попытался прочитать всю книгу с начала и до конца — Ветхий Завет и прочее… Заминки, загвоздки… так и забросил. Пятикнижие, хотя и содержало несколько занимательных историй, казалось нелепой подделкой, состряпанной единственно с целью выставить евреев недалекими, суматошными, сварливыми воинами с их водевильным богом на скрипучих колесиках, в то время как Новый Завет уделял внимание то кротости и простоте, то сомнительным аферам с наличностью, то церковному управлению, а порой — гешефтам, когда чудеса обменивались на веру. Тем не менее Муц осознавал: несмотря на противоречивость, двусмысленность и существенный объем, Священное писание привлекает недовольных существующим миропорядком и прежде всего неприятнейшей чертой мироздания: непрестанными переменами. Здесь же — целая вселенная, неизменная, достойный антипод той, настоящей. Для подобных искателей покоя Библия — неисчерпаемый кладезь неизъяснимой премудрости, книга, которую именно в силу особенностей ее требуется перечитывать вновь и вновь, ибо к осмысленному воротишься не раз, с ней непреложная истина, в то время как вовне — тьма и хаос. Муц задался было вопросом, не случалось ли и шаману читать Библию, но вспомнил, что тунгус был неграмотен.

Перейдя мостик, офицер увидел дом Анны Петровны. Остановился. Торопиться не резон. Куда больше поводов развернуться и отправиться спать. Уже поздно, пожалуй, часов десять… Хотя кто знает? Иркутские сигналы точного времени доходили до Языка лишь при исправно работающем телеграфе. Завтра придется отчитываться перед Матулой за гибель туземца, да и поиск пропавших коней капитан скорее всего продолжит. Анне Петровне и дела нет, придет к ней Муц или нет… Или же?.. Тягостные сомнения унижали. Не так мучительно, как прежде, когда офицеру случалось приходить к женщине в дом еще до того, как она ему отдалась, но то было страдание иного рода — пытка жизнью.

Семь раз делил он с Анной ложе, четырежды оставался до рассвета, трижды украдкой выбирался на улицу, пока не развеялся мрак, ощупывая стены и обстановку кончиками пальцев, стараясь не разбудить Алешу и слыша сдавленное женское хихиканье после того, как скрипнул половицей, — и стремясь скрипнуть половицею вновь, нарочно, чтобы опять услышать смех ее.

На восьмой раз Анна сказала, что не станет более позволять ему оставаться на ночь. Нет, не так: не может позволять, вот как сказала она. Так и не объяснив отчего.

Залаяла собака. Муц досчитал до десяти. Если собака залает вновь, а он не успеет досчитать до конца, то не пойдет к особняку. Досчитал. Пес не тявкнул ни разу.

Офицер пошел к дому, знал загодя, что так и выйдет. И пусть Муца не стерегли с собаками — и без того он пленник, с собаками или без.

Подошел к задворку, прошел в ворота, миновал двор, вошел незапертой дверью черного хода в теплую светлую кухню.

Во главе маленького столика сидел Броучек, обеими руками обхватив чашку чая, поставив винтовку в угол, точно помело. Анна в темно-синем платье сидела лицом к двери. Улыбнулась, поздоровалась с Муцем, так и не расправив сложенных на груди рук. Броучек оставил чашку, поднялся. Муц прикрыл за собой дверь. Зря пришел…

Хозяйка встала, приблизилась, обогнув столик, расцеловала в обе щеки.

— Броучек рассказывал мне о вашем госте, — сообщила женщина.

Муц глянул на капрала.

— С каких это пор ты так отменно выучился говорить по-русски? — осведомился офицер.

Броучек ухмыльнулся, пожал плечами, взялся за винтовку и перекинул оружие через плечо.

— Успокойся, — обратилась к Муцу хозяйка. — Что плохого в том, что удалось побеседовать? Сядь.

Офицер занял место Броучека. Деревянный стул прогрелся. Солдат допил чай, поблагодарил Анну Петровну, прикосновением к фуражке попрощался с Муцем, тот кивнул, и солдат вышел.

— Вряд ли заключенного можно назвать «гостем», — заметил Муц.

Женщина поставила перед ним чашку, он принял угощение обеими руками. Поняв, что повторяет манеры Броучека, поставил чай, так и не пригубив.

— Расскажи, — попросила Анна, вновь уселась и подалась всем телом вперед.

Муц старался сосредоточиться. Как странно, что чем больше думаешь о чьем-нибудь лице, тем более неожиданной оказывается встреча!

— Зовут Самариным, Кириллом Ивановичем.

— Откуда?

— Родом из какой-то губернии к западу от Урала. Полагаю, неподалеку от Пензы.

— Сколько лет?

— Вероятно, около тридцати.

— До чего же неблагодарный труд пытаться что-нибудь у тебя выведать! Каков из себя арестант? Умен ли? Должно быть, едва не умер от голода, скитаясь по тайге. Неудивительно, что революцию совершили арестанты. Я бы тоже подалась в революционерки, если бы меня лишили свободы…

— Если ты имеешь в виду большевиков, то революцию затеяли отнюдь не каторжане, — произнес Муц. — Ссыльные. Не следует смешивать понятия. Что же до облика… Самарин похож на персонаж, сошедший с бунтовщицкой иконы!

Анна щелкнула офицера по костяшкам пальцев чайной ложкой:

— Не смейся надо мною!

— Высокий, худой, — продолжал Муц. — Я видел, как мастерски он перевоплощается. Казалось бы, забитый, изможденный каторжник. И вдруг — иной человек! Мгновенно. Мастер убеждать. За таким пойдут, такой вынудит других плясать под свою дудку…

— Продолжай, — потребовала Анна.

Муц смолк. Больше рассказывать о Самарине не хотелось, да и о сказанном офицер успел пожалеть.

— Откуда тебе знать, где подлинный Самарин, а где личина? — произнес Муц.

— Может статься, оба они настоящие.

— Может статься, ни тот, ни другой.

— Арестанта ты невзлюбил, — заметила Анна.

Муц, хотя и чувствовал правоту хозяйки, соглашаться не желал.

— Если хочешь, приходи завтра посмотреть на арестанта, — предложил офицер. — Матула будет его судить. Самарину придется защищаться самому. Только нужно заручиться позволением капитана.

— Фи!

— Тебе решать.

Нервно потеребив обручальное кольцо, хозяйка произнесла:

— Я приду. Принесу арестованному еды.

Муц спрятал лицо за чашкой, почувствовав, как что-то приятно екнуло в груди — что-то смутное, связанное с лежавшей в кармане офицера дагеротипной карточкой.

— Так, значит, ты с Самариным не знакома? — уточнил посетитель.

Анна непонимающе взглянула на него. Муц почувствовал к собеседнице отдаленную легкую приязнь, сродни той, что испытывает зритель, разглядев на выступлении фокусника даму, получающую от представления искреннее удовольствие, однако же смутившуюся от приглашения на сцену. Теперь офицер мог подыскать и слово для того движения в груди: «злорадство». Хозяйке оставалось лишь спросить, отчего он так. Придется объяснять.