Декрет о народной любви - Джеймс Мик

Муж пошел омыться, девушка задернула жалюзи, переоделась в ночную сорочку, распустила волосы. Вернулся новобрачный и спросил, не желает ли она шампанского. Отрицательно покачала головой. Муж закрыл дверь, новобрачные уселись напротив, разглядывая друг друга через узкий проход, разделявший постели.

— Итак, — произнес муж Анны.

— Итак, — повторила девушка.

Рассмеялись. Анна трепетала. Подобная страсть страшила ее. Когда кажется безграничным счастье, и тут же — лицо любимого, его руки, дыхание, глаза, нежные прикосновения губ или подмигивание сообщают, наполняя сердце неизбывным счастьем: Вселенная — безраздельно принадлежащая им игрушка, и весь мир затаился, выжидательно прислушиваясь, само время остановило свой неровный бег, даруя простор их любви, и не бывать истории, прежде чем не решат Анна и ее любимый, что времени должно начаться наново.

Жених протянул руку к невесте, та отпрянула.

— Что случилось? — удивился молодой человек.

— Ничего, — произнесла Анна, затаив дыхание, а сердце билось, рвалось из грудной клетки наружу. — Просто страшно сделалось. Что, если мы прикоснемся друг к другу и мир погибнет?

Муж встал, сел рядом, обнял, но Вселенная не прекратила своего существования.

— Ты веришь мне? — спросил муж.

— Что?

— Веришь моим признаниям?

— Да.

— Я обожаю тебя. Если бы ты только могла заглянуть в мое сердце, то поняла бы, сколь истинны мои чувства.

— Могу. Понимаю. Верю.

— Нам и прежде случалось касаться друг друга.

— Да.

— Мы целовались. Танцевали. И никто не погиб.

Анна улыбнулась, целуя мужа в губы, в глаза.

— У меня не было тех мыслей, которые ты мне приписал, — призналась она. — Я думала о гораздо более радостном предмете.

Муж покраснел.

— Прежде я прикасался к тебе лишь там, где дозволено.

— И ни к кому больше? Нигде? Правда-правда?

— Ни к одной другой особе.

— А то подруги говорят: «Ох уж эти кавалергарды!» А я вот нашла лейб-гвардии монаха!

Муж нервно улыбнулся.

— Ты знаешь, как следует действовать? — спросил мужчина.

Анна отрицательно покачала головой, рассмеялась.

— А ты?

— Полагаю, да, — произнес супруг, точно удивляясь собственным словам, — хотя и не припомню, чтобы мне давались инструкции.

Супруги рассмеялись.

— Хочешь, я выключу свет? — спросил у Анны муж.

— Для чего?

— Не знаю.

— Не нужно, — нахмурилась Анна. — Мне доводилось видеть коней.

— Вздор, — возразил муж, — на конский он не похож, в этом я положительно уверен.

— Но ты же кавалергард!

— Нет! — сквозь смех воскликнул муж.

— А что, в остальном мужчины похожи на коней? — полюбопытствовала Анна.

— Мне нравится сахар.

— Нет, я о другом…

— А ты хочешь, чтобы я походил на коня?

— Покажи!

— Ты не будешь разочарована, если я не смогу сравниться с конем?

— Покажи же!

— Закрой глаза.

Анна покачала головой, однако же позволила мужу повернуться к ней спиною, пока тот снимал брюки и складывал их аккуратно. Затем повернулся к ней, обнаженный полностью, не считая висящего на шее золотого крестика на цепочке, сел рядом, обнял рукой за плечи, ладонь положил на коленку.

Впервые в жизни увиденный ею член расширялся на конце, подобно плотно свернутому розовому бутону, которому предстояло распуститься не более чем через час. Зная, куда детородному органу предстояло войти, к чему в точности мужской член подойдет, Анна гадала: уж не суждено ли в ее тайном месте распуститься цветку и сможет ли осязать лепестки нежная кожа лона? Муж с улыбкой ответил: нет, соцветие не раскроется.

— Жаль, — посетовала новобрачная.

— Семя, — обронил супруг.

— Что? Ах да, разумеется.

Анна была не в силах отвести взора от детородного органа, и не оттого, что перед нею предстало нечто прекрасное или же, напротив, уродливое. Причина заключалась в том, что девушка видела перед собою нечто примечательное, живое, принадлежавшее единственному в целом свете мужчине, и наблюдаемое Анной обладало силою, при малейшей мысли о прикосновении внушающей испуг, и девушка была не в состоянии объяснить супругу, что причина кроется в собственной ее принадлежности к подобной стихии, а сочетание обеих сил способно принести внешнему миру погибель. Страх миновал, но всё так же осознавала Анна: лгут люди, рассуждающие о добре и зле, о тьме и свете, ибо говорящие утаивают существование третьей, неизведанной крайности, передать которую бессильно глупое слово «любовь».

— Ты можешь немного подождать? — попросила Анна, щекою прильнув к мужскому бедру.

— Если тебе угодно, — ответил муж.

Увидев пробегающую по члену дрожь и то, как сильно пульсировала в его венах кровь, Анна погладила основание кончиками пальцев.

— Он всегда такой… прямой? — поразилась девушка.

— Нет, — ответил муж, — только для тебя.

— Только для меня! — рассмеялась Анна и поцеловала бутон. — А ты можешь его опустить?

— Сейчас вряд ли.

— Ах… Но ведь он только для меня? И принадлежит мне?

— Верно, он весь твой.

— Довольно щедро, — проговорила Анна, задумчиво оглаживая дар и заглядывая в глаза супругу. — Не знаю, чем одарить тебя в ответ.

— Зато я знаю, — сообщил муж и пообещал: — Сейчас покажу. — Перекрестившись, новобрачный поцеловал распятие, еле слышно прошептал молитву и распахнул ночную рубашку на теле невесты. — Желаю обладать всем, что есть у тебя, — признался муж. — Хочу тебя всю, какою ты была, есть и будешь.

— Возьми, — призвала Анна. — Я же заберу то, что причитается мне.

И забрала.

Вскоре после медового месяца полк перевели в Киев. Анна родила сына — Алексея, Алешу, Лешеньку, Лешу. Купила камеру, уверенная, что приобретение это отныне безопасно, и принялась за дагеротипные портреты — порой за скромный гонорар, порой просто так, из интереса к типажу. В обществе моделей редко проводила менее суток; случалось, что уделяла фотографируемым недели. Уговорила мужа позировать обнаженным; делала и автопортреты.

Невзирая на разногласия — супруг настаивал, чтобы Анна ходила в церковь, блюла посты и церковные праздники, и корил за отлучки с аппаратом на село или в чужие дома, — их можно было отнести к счастливейшим парам. Ни одного из супругов нимало не заботило мнение прочих военных или местного дворянства, и ни разу не истощалось женское любопытство, как, впрочем, не знало устали влечение и оставалась неколебимой уверенность в мужской силе, если им случалось одаривать друг друга.

Когда же Австро-Венгрия атаковала Сербию и император объявил мобилизацию, Анна сказала мужу, что не намерена отпускать его на войну. Обещала нанять мужиков; те свяжут, запрут в сундук и увезут за границу, в одну из нейтральных стран. В ответ супруг расхохотался, затем перестал, убедившись, что угрозы жены были отнюдь не пустыми. «На войне чересчур шумно», — продолжала жена.

Как-то ночью супруг тайком от Анны расцеловал Алешеньку, наказав мальчику расти добрым, слушаться Господа и заботиться о матери, покуда отец в отлучке.

Лгать муж не умел, оттого сказал жене, будто тревожится, не сочтут ли боевые товарищи его трусом, ежели он попросит о переводе в тыл, и супруга поверила, будто беспокойство мужа в ту ночь вызвали именно подобные опасения.

Супруг покинул дом, пока Анна еще спала, а к тому времени, как женщина добралась до станции, военный состав успел уехать.

Три недели спустя телеграфом пришла депеша: муж пропал без вести в бою.

Анна Петровна забросила камеру, облачилась в траур и сидела в комнате, задвинув ставни, не произнося ни слова и не обронив ни слезинки, покуда не привели к ней Алешу, и тогда мать принялась оплакивать вселенную, лишившуюся единственного мужчины.

В сознании воцарилась отрешенность. Проплакав дни напролет, женщина вдруг перестала рыдать, удивляясь, что жива, в то время как душа омертвела. Муж был прав, ад и впрямь существовал, и внезапно, беспричинно они с сыном оказались в чистилище, и единственно, что могла предпринять Анна Петровна — попытаться обезопасить сына, коль скоро и он оказался в адском окружении. Началось подобие жизни — блеклое, когда бы не Лешенька, и немногословное, ибо всякая разговорчивость отныне предназначалась лишь Алексею.

Через четыре месяца по прибытии телеграфной депеши Анне Петровне пришел толстый пакет, содержавший множество сложенных бумажных листов.

Женщина уединилась и заперла комнату, читая письмо: внезапно донесся вскрик, а чуть позднее на кухне, где со стряпухой балагурил зашедший солдат, показалась хозяйка. Улыбалась. Попросила длинный нож поострей, и кухарка дала.

Солдат успел отнять орудие, прежде чем женщина причинила себе серьезные увечья, но без крови не обошлось. Стряпуха забилась в истерике; залитая алым, Анна Петровна рухнула на пол.