Право на жизнь. История смертной казни - Тамара Натановна Эйдельман

задумчивости съела лопатку – именно лопатку, которая всегда играла важную роль в греческих жертвоприношениях. Наверное, из древних каннибальских обрядов пришли и многочисленные сказочные людоеды.

Проливание крови на алтарях и поедание жертвенного мяса преследовали невероятно важную цель – ублажить богов, а одновременно приобщить людей к тем высшим силам, родство с которыми они ощущали.

Обряды инициации, через которые в древности во всех частях земного шара проходили подростки, чтобы стать мужчинами, по сути дела, тоже означали их убийство, а затем возрождение. Мальчики уходили в лес, откуда доносились жуткие звуки, где их встречали странные существа в устрашающих масках, в течение нескольких дней подвергавшие их тяжелым испытаниям и физическим мучениям. Только те, кто перенес их, могли вернуться в родную деревню и вступить в сообщество взрослых людей.

Вальтер Буркерт в своей книге «Человек убивающий» (Homo Necans) находит корни жертвоприношений – как животных, так и людей – в жизни древних охотничьих племен, когда убийство зверя (зачастую воспринимавшегося как предок, родственник), а затем его поедание были основой продолжения жизни. Отсюда и священный смысл жертвоприношений – они порождают жизнь, отодвигают наступающие на людей катастрофы, но делают это ценой пролития крови.

Об огромном значении тех, кого приносили в жертву, можно судить по тому, как с ними обращались до начала жертвоприношения. Их могли в течение года содержать в великолепных условиях, окруженными комфортом и поклонением, как это делали инки или ацтеки, наряжать в красивые одежды, а если речь шла о быке – повязывать разноцветные ленты на рога. Девушка, чью гибель наблюдал Ибн-Фадлан, прожила последние дни в роскоши, ей прислуживали, ее прекрасно кормили и даже мыли ей ноги.

Но затем наступал момент, когда жертве вскрывали грудную клетку или же душили ее веревкой, когда старуха – «ангел смерти» наносила ей удары ножом, или же ее били по голове, душили и резали, как человека из Линдоу.

«Убийство всегда связано с насилием и с резким переходом жертвы из живого в мертвое состояние. Я предполагаю, что такое насилие может играть очень важную роль в жертвоприношениях», – пишет автор, изучающая ритуальные убийства железного века[57]. Жестокое, «излишнее» насилие как будто высвобождает некую священную энергию, которая вместе с пролитой кровью обеспечивает нормальное течение жизни всего сущего.

Но разве не этого же ожидают и от казни? Когда Тит Манлий приказал казнить собственного сына, он обосновал это тем, что, оставив нарушителя безнаказанным, подорвет основу священной власти консулов, то есть устои существования Рима. Об этом же говорят и современные сторонники казни – как жить в мире, где на преступника не обрушивается жестокое наказание? Все устои рухнут, если убийца не отправится вслед за убитым. И в какие цивилизованные формы ни облекали бы казнь сегодня, какой бы «гуманной» ее ни делали, какой бы безболезненной ни была инъекция, производимая в присутствии врачей, – она все равно смертельна и все равно из-под «культурной» маски современной казни выглядывает древний жрец, мажущий кровью убитого изваяние своего божества.

Насилие останавливает насилие?

Существует и другое объяснение жертвоприношений. Французский философ Рене Жирар в книге «Насилие и священное» (La violence et le sacré) подробно останавливается на ритуале изгнания «фармака», существовавшем в древних Афинах. Если на город обрушивался голод, угрожало нашествие врага, то есть присутствовали экстремальные обстоятельства, община выбирала фармака. Обычно это был раб или самый бедный житель города, может быть, даже преступник. Какое-то время он жил прекрасно – как ацтекские юноши перед закланием, его очень хорошо кормили, а затем изгоняли из города, осыпая оскорблениями и забрасывая камнями. Ученые расходятся во мнении относительно того, что случалось с фармаком дальше, – некоторые считают, что его убивали, другие предполагают, что убийство было только символическим. Но во всяком случае ясно, что принесение в жертву – реальное или условное – этого человека как будто очищало всю общину от совершенных ею грехов. Та роль, которую у древних евреев играл «козел отпущения» – безусловно погибавший, когда его изгоняли в пустыню, – в Афинах отводилась человеку. Для Жирара этот обряд крайне важен: он позволяет проникнуть в соотношение насилия и священного, чему, собственно, и посвящена его книга. «…Легко объяснить, почему фармак, подобно Эдипу, имеет двойную коннотацию: с одной стороны, его считают жалким, презренным и даже виновным существом, он подвергается всяческим насмешкам, оскорблениям и даже насилию; с другой стороны, он окружен чуть ли не религиозным почтением, он играет центральную роль в своего рода культе. Эта двойственность отражает ту метаморфозу, инструментом которой должна была стать ритуальная жертва, по примеру жертвы первоначальной: она должна притянуть к себе все пагубное насилие, чтобы своей смертью преобразить его в насилие благодетельное, в мир и плодородие»[58]. Так кровавое жертвоприношение становится залогом будущего процветания и мира. Жирар спорит с Фрейдом, для которого сформировавшаяся во всех цивилизациях система табу возникла из воспоминания о первом отцеубийстве и существует ради подавления желания повторить нечто подобное. Для Жирара же все священное насилие порождено не желанием совершить нечто ужасающее, некое «несвященное» насилие, а как раз наоборот – это первый шаг на пути ухода от насилия вообще. Для него в основе жертвоприношений – «не желание, а ужас, ужас перед абсолютным насилием. Кто будет утверждать, что по ту сторону желания нет этого безымянного ужаса – более сильного, чем оно, и единственного, что способно заставить его умолкнуть и способно восторжествовать над ним?».

Опять перед нами явная параллель со смертной казнью. Если жертвоприношение совершалось для того, чтобы остановить насилие, вернуть миру устойчивость и нормальные правила, то разве не на это же претендует и смертная казнь, которая в древности существовала параллельно с ритуальными убийствами и жертвоприношениями? Процесс казни тоже воспринимался как своеобразное священнодействие, при нем часто присутствовали жрецы. Ассирийские законы отдельно оговаривали, что при наказании «пусть придет жрец». И на определенной ступени развития общества это вполне объяснимо.

«В архаичном судопроизводстве главными участниками были не преступник и судья (вождь, совет старейшин), а нарушитель норм, общество (род, племя) и божество. Вследствие этого наказание злоумышленника приобретало вид ритуального жертвоприношения богам и служило своего рода искупительной жертвой, регламентированной сакральными законами. Так, согласно Плутарху, первые законы Рима, данные Ромулом, устанавливали, что "продавший жену должен быть принесен в жертву подземным богам"»[59].

Пройдет еще какое-то время, и казнь возьмет на себя функции и жертвоприношений, и