Эликсир для избранных - Михаил Анатольевич Логинов

подумал Заблудовский и прислушался. И в доме, и, казалось, во всем городе царила тишина. Павел Алексеевич встал, потянулся и выглянул в окно. Ни души. Он снова вспомнил разговор с Сергеем, потом подумал о сестрах. Как они? Надо будет их сегодня навестить… Если, конечно, будет такая возможность. Какая власть в городе? Ушел Комуч или нет? Как бы узнать? И где, интересно, брат Андрей? Уехал или остался? Отношения с Андреем не были такими теплыми и близкими, как с младшим братом. Андрей Алексеевич был человеком тяжелым, резким в суждениях, ладить с ним было нелегко. В отношении младших Андрей с детства усвоил тон строгого отца и в зрелом возрасте не мог выйти из этой роли. Всякий раз, когда братья встречались, Андрей начинал поучать младших и очень сердился, когда те решались ему перечить. «Опять нотацию читал», – морщился Сергей. Павла Алексеевича ригоризм брата тоже раздражал, но он сдерживал себя, старался не ссориться с Андреем, всякий раз вспоминал, как много тот сделал для младших братьев и сестер после смерти родителей… И теперь в душе Павлу хотелось, чтобы старший брат остался. И тут в дверь постучали. От неожиданности Павел Алексеевич вздрогнул. Потом надел пиджак и пошел открывать. На крыльце стоял невысокого роста старичок с мелкими, незапоминающимися чертами лица. Одет он был в черный поношенный пиджак и косоворотку, штаны, тоже черные, заправлены в старые, стоптанные сапоги. Из-под картуза неаккуратно торчали седые волосы. Увидев Павла Алексеевича, старик поспешно снял картуз и поклонился. Лицо посетителя показалось Заблудовскому знакомым, но он не мог вспомнить, где видел его раньше.

– Здравия желаю, Пал Алексеич! – произнес гость странным тонким голоском.

– Здравствуйте! – ответил Заблудовский. – Что вам угодно?

– Вы меня не помните? – смущаясь, проговорил старик. – Я – Матвей…

– Извините?

– Матвей. Дворник в доме, где братец ваш Андрей Алексеич… – старик запнулся, – проживать изволили…

Глагол в прошедшем времени неприятно резанул ухо. «Уехал Андрей? – подумал Павел Алексеевич. – Прислал сообщить?»

– Ах, Матвей… Действительно… Не узнал вас. Так что случилось?

– Беда-с, Пал Алексеич!

– Какая беда? С кем?

– С братом вашим…

– Что с ним?

– Помер он, братец ваш.

– Как помер?! Когда?

– Ночью-с.

– Да как случилось это? – чуть не закричал на него Павел Алексеевич.

Матвей в ответ поманил Павла Алексеевича рукой и пошел прочь от дома, все время оглядываясь и проверяя, идет ли за ним Заблудовский.

Павел Алексеевич заметался. Хотел было бежать будить Серафиму, предупредить. Потом передумал. Кинулся в прихожую, схватил легкое летнее пальто и побежал вслед за Матвеем. В переулке стояла подвода, запряженная низкорослой гнедой лошадью. Лошадка стояла смирно и только прядала ушами. Рядом с подводой стоял молодой человек лет восемнадцати с худым бледным лицом. На нем были шинель и гимназическая фуражка. Увидев Заблудовского, он вытянулся во фрунт и громко и четко произнес:

– Здравствуйте, профессор!

– Откуда вы меня знаете? – снова удивился Павел Алексеевич.

– Профессора Заблудовского в Казани все знают, – спокойно ответил молодой человек. – В прошлом году присутствовал на вашей лекции в университете…

– А вас как зовут, молодой человек?

– Борис Кончак-Телешевич.

Имя это Заблудовскому не было знакомо.

И все вдруг замолчали. Заблудовский только теперь заметил, что на дрогах что-то лежит, накрытое большим куском брезента. Стоявший рядом Матвей сделал шаг вперед, взялся двумя руками за край брезента и неожиданно резким движением откинул его. Павел Алексеевич чуть не вскрикнул. На дрогах лежал Андрей Алексеевич Заблудовский. Вся правая часть головы его была разворочена. В волосах, на шее, на воротнике прокурорского мундира темнели сгустки запекшейся крови…

– Как это случилось? – еле выговорил Павел Алексеевич.

– Ночью красные на пристани высадили десант, – доложил Борис Кончак. – Господин Заблудовский встал в строй…

– Как – встал в строй? – не понял Павел Алексеевич. – Он же не служил никогда, он стрелять-то толком не умеет…

– Участвовал в бою, – словно не слыша профессора, упрямо продолжал Борис. – Убит осколком артиллерийского снаряда.

И, донеся до среднего Заблудовского эту скорбную весть, молодой Кончак снова вытянулся по стойке «смирно», словно сведенный судорогой, и отдал честь. Затем развернулся и, не сказав более ни слова, не простившись, зашагал прочь по переулку.

– Постойте… Куда вы? – произнес Заблудовский. – Господи помилуй! Что же это творится-то?

Он растерянно посмотрел на старика Матвея, мявшего в руках шапку. «И в первом бою все-таки могут убить», – мелькнула мысль. Профессор оперся руками на дроги, сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться. Потом взял себя за руку, попытался сосчитать пульс и не смог. «Оставили меня братья, так, значит, рассудили, – подумал Павел Алексеевич. – Или это я их оставил?..»

И тут снова, уже где-то близко, грянул «Интернационал»…

Москва, наши дни

Пару дней спустя я сидел на кухне в квартире на Новинском и играл с мамой и сестрой в кункен. Мы звали и Витьку, но он усвистал куда-то, махнув нам на прощание синей бейсболкой. Надо честно сказать, мы не слишком жалели о его уходе, потому что если Виктор садился играть, то почти всегда выигрывал. То ли он был очень везуч, то ли очень умел, но победить его было трудно. Сестра и мама, которая, несмотря на возраст, была очень азартным игроком, просто бесились, когда Витя, казалось бы, безнадежно проигрывая, одним ударом переворачивал ситуацию и триумфально завершал партию. А его противники, которым до победы оставалось полшага, со скрежетом зубовным записывали себе в минус гигантские суммы. Даже я, человек спокойный, выходил иногда из себя. В отсутствие лидера мирового кункена мы все чувствовали себя увереннее. Силы игроков были примерно равны, и исход матча предвидеть было нельзя. Я раздал карты.

– Что за дрянь ты мне накидал? – проворчала сестра. – Нет ни одной комбинации. Даже близко.

Я никак не реагировал на это замечание. Это была обычная словесная разминка перед боем, целью которой было усыпить бдительность противника, убедив его, что у тебя плохая карта. Плавали – знаем! Я молча раскладывал свои карты и прикидывал варианты.

– Кто ходит? – спросила мама.

– Ну, если Леша сдавал, значит, ты, – пробурчала Катя.

– Ты, кажется, напряжена, милая? – проговорила мама с притворной лаской.

Все знали: стол, за которым играют в кункен, – это единственное место на свете, где мама не пощадит ни детей, ни внуков.

– Ничего я не напряжена! – вскинулась сестра. – Просто я твердо намерена вас сегодня обыграть.

– Грозилась синица море зажечь! – откликнулся я, не отрываясь от своих карт. – Ваши претензии смехотворны, девушка! Выиграю я.

– Ну, это мы еще посмотрим, – сказала мама, беря карту из колоды, – я чувствую, что сегодня успех будет сопутствовать мне.

Немного подумав, мама сбросила в «базар» пиковую двойку.

– Мельче ничего не было? –