На помощь! Как команда неотложки справляется с экстренными случаями - Михаэль Штайдль

— Да, конечно. — Доктор встает и подходит к паре. — Я уже отдала вам выписку, — говорит она молодому человеку, тень от бороды которого кажется уже немного темнее. — Я, конечно, должна уважать ваше решение не проходить дальнейшее обследование. Но хотела бы отметить: было бы крайне важно узнать, что именно вы вчера приняли. Свяжитесь со своим другом и настаивайте на том, чтобы он предоставил вам эту информацию. И если заметите ухудшение состояния, немедленно возвращайтесь. В зависимости от того, что это за вещество, могут возникнуть повреждения органов или другие опасные осложнения. Вы понимаете?

Господин Кюнерт опечалено кивает и, опустив глаза, быстро идет к выходу за женой.

— Мне кажется, ему все еще очень плохо, — говорю я. — Жаль его.

— Ты же тоже женат, да? — спрашивает Майк.

— Да, конечно, — удивляюсь я.

— Вот именно. Тогда ты должен знать, что сейчас он сделает все, чтобы вызвать сочувствие, лишь бы избежать гнева своей жены. Но рано или поздно кара его настигнет. — На лице Майка промелькнула усмешка. — И вот тогда и только тогда ему действительно стоит посочувствовать.

Когда кто-то умирает

Чего нельзя узнать из книг

Ночная смена в терапевтическом отделении неотложки. Прежде всего нужно обменяться сведениями с коллегой, кратко обсудить состояние каждого пациента: на что следует обратить особое внимание, что уже случилось, а что может произойти?

Мне рассказывают о 88-летней госпоже Рейтер в седьмом кабинете. Все уже организовано, скоро ее заберут и переведут в отделение. Она немного встревожена, но состояние стабильно. Заглядываю в процедурный кабинет. Пациентка закрыла глаза. На ней тонкая ночная рубашка, а ноги и живот покрывает наше одеяло. На первый взгляд кажется, что она спит, а затем я понимаю, что имела в виду моя коллега. Голова и корпус госпожи Рейтер беспрерывно раскачиваются, она то вытягивает ноги, то снова сгибает. Губы тоже шевелятся. Приблизившись, я слышу, как она тихо шепчет: «Радуйся Мария, благодати полная, Господь с тобою». Бесконечная молитва.

Меня переполняет неприятное удушающее чувство жалости. Я пытаюсь сбросить его и выхожу из палаты. Снаружи полно работы. Вечером, когда люди еще на пути домой, а врачебные практики уже закрыты, у нас в отделении очень оживленно. После того, как я закончил обход пациентов, поговорил с дежурным врачом и попытался составить общее представление о том, что нас сегодня ждет, раздается сигнал тревоги от системы прикроватного мониторинга в седьмой палате. Я оставляю все как есть и направляюсь туда.

Тревога госпожи Рейтер только усилилась: от беспорядочного раскачивания она сорвала себе одно из грудных отведений.

У нее все еще шевелятся губы, но вырываются из них совсем тихие стоны. Когда я подхожу ближе, чтобы поправить электроды, в нос ударяет тошнотворный запах. Я поднимаю одеяло и осознаю весь масштаб трагедии. Диарея. Кашеобразный, частично жидкий кал, размазанный по бедрам пациентки до колен. И не только там, но и по ночной рубашке, одеялу, простыне. Ужасное зловоние и грязь. И исправлять все это мне одному. Снаружи сумасшедший дом — ни у кого нет времени мне помогать. Так что я, недолго думая, надеваю резиновые перчатки, беру бумажные полотенца из пачки и принимаюсь за работу.

Вдруг резкий, пронзительный сигнал тревоги доносится из соседнего кабинета, где лежит 62-летний мужчина с избыточным весом и гипертонией. Остановилось сердце? Я выбрасываю бумажные полотенца, быстро снимаю перчатки и влетаю в кабинет. Одновременно со мной туда входит еще один санитар, а секундой позже — дежурный терапевт.

Пациент смотрит на нас осознанно и удивительно бодро. Возможно, мы не на шутку напугали его, но он ни в коей мере не выглядит как после остановки сердца. Через пару секунд к нам приходит осознание: ложная тревога, отключился один из кабелей монитора наблюдения, вот и все. После того, как мы, глубоко вздохнув, снова прикрепляем кабель к электроду, каждый возвращается к тому, чем занимался. Для меня это значит возвращение к женщине из седьмого кабинета. Запах экскрементов распространился по всему помещению до двери, которую я в спешке оставил наполовину открытой. Я вхожу и закрываю ее за собой.

Госпожа Рейтер, похоже, заснула: перевернулась на бок, лежит тихо и больше не издает никаких звуков.

Я пытаюсь не дышать носом, пока надеваю новую пару резиновых перчаток. Только снова взяв бумажные салфетки, я вижу челюсть, упавшую на пол рядом с койкой.

— Миссис Рейтер, вы уронили свою…

Осекаюсь, прикасаюсь к ее плечу и бедру, осторожно переворачивая ее на спину. Глаза все еще закрыты, зато беззубый рот широко раскрыт. Без зубов человек, конечно, выглядит по-другому. Но щеки в момент стали впалыми, а кожа — похожей на мятую землисто-серую бумагу. Кладу руку на сонную артерию миссис Рейтер, чтобы проверить пульс. Его больше нет. Она мертва.

Когда кто-то умирает, я открываю окно.

Я не считаю себя верующим в традиционном смысле этого слова, но то, что в каждом из нас есть что-то вроде души, покидающей тело в момент смерти, кажется мне очевидным. И если это так, зачем же этой душе скитаться по палатам неотложной помощи? Так что я открываю окно! Не знаю, меняется ли что-то от этого или нет. Возможно, это просто что-то вроде ритуала, способа как-то ответить самому себе на то, что в данном случае мы не смогли выполнить свою работу.

Каждому из нас хотелось бы, чтобы на его глазах никто не умирал. Но столкновение со смертью для нас, медиков, неизбежно.

Во время обучения мы получаем теоретическую базу: изучаем основы правильного обращения с телом покойного, учимся выстраивать диалог с родственниками умершего. Все это может быть полезно, но возможности образования все-таки ограничены. Первая смерть всегда будет оставаться особым вызовом — и только с нее начнется настоящий учебный процесс.

Некоторые вещи нельзя освоить в классе или узнать о них из книг, а лишь прожить самому, пройдя через личный опыт.

«Смерть в неотложной помощи» — воображение рисует трагичные сцены: уход из жизни в результате несчастного случая, сердечного приступа или кровоизлияния