Подвойский - Николай Тихонович Степанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дружинникам в суматохе удалось вынести из свалки почти бездыханного Подвойского. В переулке они поймали случайный экипаж, высадили из него какого-то барина и, ткнув в спину извозчика револьвером, заставили гнать в городскую больницу. К счастью, там оказался врач Н. В. Соловьев, сочувствовавший революционерам. Он знал Подвойского и без слов понял, что за люди перед ним. Быстро осмотрев Николая, Соловьев сказал:
— Пока жив… Где его так?
— Черная сотня, — зло ответил дружинник и сжал кулаки. — Сам Рогович благословил!
— Зверье… — покачал головой Соловьев. — Дышит, но состояние очень тяжелое. Без больницы не выходить…
— Нельзя его тут оставить, — мрачно сказал дружинник, — жандармы завтра все больницы обшарят… Если хотите помочь, позовем…
— Возьмите мой экипаж, он закрытый. Пошлю с вами фельдшера. Недавно приехал. Он из ваших. Кстати, его черниговский ученик.
Соловьев на минуту вышел и вернулся с одетым в белый халат молодым человеком.
— Знакомьтесь!
— Петро, — коротко отрекомендовался фельдшер.
— Скажите, чтобы запрягли мой экипаж, и поможете им, — Соловьев кивнул в сторону лежащего Подвойского: — Учителя не узнаете?
Фельдшер посмотрел на раненого и содрогнулся. Он увидел вместо лица сплошной сине-багровый кровоподтек. Русые волосы смешались с грязью и запекшейся кровью.
— Нет… — выдавил он.
— А вы о нем так много рассказывали, — вздохнул Соловьев.
— Семинарист?! — воскликнул фельдшер…
Друзья укрыли Николая Подвойского на надежной конспиративной квартире. Ночью Соловьев тщательно обследовал Подвойского. Было от чего прийти в ужас: 17 ран на голове, повреждены правое плечо, нога, позвоночник, отбиты легкие. Часы в жилетном кармане были разбиты вдребезги.
— Сапогами в живот били, — догадался врач. — Вот палачи!
Лишь через несколько дней Николай в первый раз открыл глаза. Он был парализован, не мог передвигаться, с трудом выговаривал слова. Часто, теряя сознание, в бреду он звал Нину. Жизнь его висела на волоске. Шли дни. Соловьев приходил регулярно. Он был мрачен, потому что никаких утешительных прогнозов дать был не в состоянии.
А Нина в это время была в Костроме. Там же нашли пристанище приехавшие из Одессы Михаил Кедров с Ольгой. Нина числилась статистиком в земстве и одновременно работала в тщательно законспирированной типографии. Комитет РСДРП, кроме того, назначил ее помощником командира боевой дружины машиниста Волкова, известного под кличкой «Хромой». Известие о кровавой трагедии, разыгравшейся в Ярославле, взволновало Нину, но она ничем не выдавала это волнение. По-прежнему безупречно делала порученное ей дело, обрабатывала ночами статистические карточки. Однако товарищи, и прежде всего Ольга и Михаил Кедровы, поняли ее состояние, хотя о своих чувствах к Николаю она никогда никому не говорила. Нине дали задание, связанное с поездкой в Ярославль.
И вот она у постели Николая, искалеченного, беспомощного. Долго сидела она, глядя на дорогое ей лицо. Вдруг Николай открыл глаза и, увидев склоненную над собой белокурую головку и синие глаза, первый раз слабо улыбнулся. Нина приложила палец к губам, запретив ему говорить, взяла его ослабевшую руку в свои ладони. Молча поглаживая его руку, она ласково глядела ему в глаза. Этот немой разговор был для Николая, может быть, самым лучшим лекарством.
Нина пробыла в Ярославле недолго, надо было возвращаться. Уезжала она с надеждой, что все обойдется, потому что дела у Николая наконец, кажется, пошли на поправку. И доктор Соловьев повеселел, считая, что кризис миновал. Он стал теперь иногда присылать вместо себя фельдшера.
Когда Николай увидел фельдшера в первый раз, он стал пристально всматриваться в него. Подвойскому показались знакомыми эти смышленые черные глаза. Но вспомнить он ничего не мог — мысли путались, постоянная пульсирующая головная боль мешала думать.
— Кто… ты? — с трудом спросил он.
Фельдшер испуганно замахал руками.
— Нельзя говорить… Лежите тихо…
Но он увидел умоляющий взгляд Николая и тогда ответил — отрывочно, как бы помогая больному усвоить сказанное:
— Чернигов… фельдшерская школа… кружок… Я — Петро Жуйборода…
Николай закрыл глаза. И в памяти смутно стало проступать минувшее. Когда он вновь открыл глаза, Петро увидел в них благодарность и понял, что Николай Ильич вспомнил его. «Вот и хорошо, — подумал Петро, — теперь будет знать, что лечит свой человек».
Нина еще несколько раз приезжала к Николаю.
Между тем полиция усиленно разыскивала убежища Подвойского, намереваясь привлечь его к суду. Ярославский и Костромской комитеты партии решили тайно вывезти его в Кострому. Возглавить операцию поручили Нине, дав ей в помощь Петра Жуйбороду и еще нескольких товарищей. Задача была трудной, ведь Николай не мог самостоятельно даже сидеть. Путь же был не близкий — около 70 верст. О поезде или пароходе думать было нечего, так как они неусыпно контролировались полицией. Оставались раскисшие от ноябрьской непогоды гужевые дороги. Но три дня непрерывной тряски на телеге Николай не выдержал бы. Пришлось использовать в начале пути лесные дороги Ярославщины, потом грузовую баржу на Волге и снова телегу.
Николая укрыли на конспиративной квартире в Костроме. Нина все свое свободное время проводила у него, кормила его, меняла повязки, стирала. Иногда она не приходила по нескольку дней. Он мучительно ожидал ее, зная, что она опять на задании.
Однажды Николай услышал грохот и с трудом открыл глаза. Он увидел над собой не белокурую головку Нины, а полицейского. Его убежище в Костроме было выслежено. Николая бесцеремонно переложили с койки на носилки. Краем глаза он видел, что начался обыск. За его результаты он был спокоен — здесь ничего не найдут. Самое ценное было в его памяти. Друзья на днях прочитали письмо В. И. Ленина. Узнав о побоище в Ярославле, Владимир Ильич прислал теплое письмо. «Товарищи, вы пролили кровь за рабочее дело, — писал В. И. Ленин. — Вы — революционеры, и ваша жизнь принадлежит рабочему классу. Гордитесь тем,
