Было записано - Greko

Войска, сохраняя походный порядок, выдвинулись к переправе через Валерик. Беззаветная команда металась вдоль всей линии движения, следуя за своим командиром. Он желал оказаться непременно там, где жарче всего. То тут, то там вспыхивали перестрелки с задержавшимися в лесу горцами, но особой угрозы от них не ждали. Лермонтов нервничал. Бой явно разворачивался совсем по другому сценарию, чем июльский, и он, как командир личного отряда, никак не мог найти способа отличиться.

— Орудию! Орудию! — послышались крики из арьергарда. В самом хвосте колонны, защищавшей тыл, разгорелась оживленная перестрелка.

— Коль кабардинцы просят «орудию», дело плохо! — подсказал Вася.

— За мной! — повеселел Лермонтов и понесся к людям генерала Лабынцова.

Отряд застал редкий момент, когда отступавшие цепи оставили без прикрытия батарею молоденького артиллерийского офицера Кости Мамацева. Несмотря на свой юный, 22-летний возраст, он успел прилично повоевать — полных три года прослужил в Кавказской гренадерской артиллерийской бригаде. Присутствия духа не утратил даже тогда, когда увидел, что горцы, изрубив боковую цепь, бросились к пушкам. В этот же момент рядом, как из-под земли, вырос Лермонтов в своей красной канаусовой рубашке. Поручик сжимал рукоять Васиного горлореза. Его охотники встали по бокам и за спиной, спешившись с лошадей.

Их помощь не пригодилась. Мамацев подпустил чеченцев поближе и угостил их картечью почти в упор. Горцы прянули в стороны. Чугунные пули бороздили дорогу и собирали кровавую жатву. Пушкари так увлеклись боем, что, не баня орудия, отправляли снаряд за снарядом. Неприятель побежал, надеясь укрыться за высоким завалом.

— По коням! Атакуем! — закричал Лермонтов и бросился к своему белому коню.

Помчался на коне к завалу.

— Кто ж завалы так атакует⁈ — кричал ему в спину Вася. Ему была абсолютно ясна глупость атаки.

Верный привычке подчиняться, весь отряд последовал за командиром. Их встретил слаженный залп. Не жужжание, а мощный гул пронесся над головой. На счастье охотников горцы не рассчитали с прицелом. Или поторопились, опешив при виде несущейся на завал конницы.

— Обходим! Обходим с фланга! — не унимался Вася.

Лермонтов что-то бессвязно выкрикивал, махал бестолково шашкой.

Наконец, завал кончился и удалось его обойти. Горцы тут же побежали к своим лошадям. Охотники кинулись преследовать. Лишь малая часть успела ускользнуть, пользуясь быстротой и свежестью своих лошадей. Остальные были уничтожены.

Еле догнал Вася Лермонтова. Церемониться не стал. Поравнявшись, направил своего коня на лошадь поэта, стал оттеснять, заставляя уйти в сторону. Лермонтов не сопротивлялся, не удивился. Удивился, а скорее, ошалел Вася. Михаил Юрьевич хохотал как бешеный.

«Истерика, что ли? — размышлял Вася. — Или так нахлобучило? Будто таблеток наглотался. Видно же, что все ему нипочем!»

Сам уже успокоился. Оба были в безопасности, отдалившись на приличное расстояние от завала. И отряд тоже возвращался. Вася видел их лица. Злые, недовольные.

«Вот они костерят сейчас Михаила Юрьевича! Последними словами! Имеют право! Это же — чистая подстава! А ему — хоть бы хны! Смотри, как заливается! Никак не остановится!»

Лермонтов, действительно, продолжал хохотать. Не обращая внимания на быстрый бег лошади, сгибался пополам от смеха.

Вася остановил коней. Спрыгнул, держа поводья обеих лошадей. Лермонтов, наконец, успокоился. Соскочил на землю. Хоть и видел осуждающий взгляд Васи, не смутился.

«По уму — дать бы ему по носу. На худой конец — поджопник! Чтобы быстрее дошло! Чтобы улыбаться перестал! Да — нельзя! И как тогда, в лесу, Дорохов сдержался и меня не припечатал? Такая же ситуация. Ну, у меня хотя бы оправдание было: защищал поэта. А тут — чистой воды показуха!»

— Вы что творите, Вашбродь⁈ — Вася умерил пыл, унял порывы накостылять поэту. — Какого… Для чего⁈

— Странный вопрос, Вася. Что значит: «для чего?»⁈

— Нормальный вопрос. Вы же не первый день на войне. Хотите сказать, что не знали, что никогда на завалы врага кавалерией не бросаются⁈

Лермонтов улыбнулся.

— Не хочу.

— Тогда — для чего?

— Подумал, что они тоже считают, что кавалерией не бросаются. Эффект неожиданности. Думал, растеряются.

«Ох, нельзя, нельзя поджопник!» — Вася даже застонал.

— Эффект неожиданности, Михаил Юрьевич, это когда в штаны наложишь от неожиданности. А тут, даже не знаю, как и назвать.

— Все ты знаешь, Вася, — теперь Лермонтов просто расплылся в улыбке. — Сказать не можешь. И стукнуть меня покрепче тебя подмывает. И тоже не можешь.

— Есть такое, не скрою, — усмехнулся Вася.

— Ну, бить, пожалуй, не нужно. А говорить — говори. Выдержу.

— Ну, раз так… — Вася принял условия игры. — Глупость это, Михаил Юрьевич. Я понимаю. Вы хотели нам доказать, что не боитесь. И не только нам. Только, во-первых, никто вас трусом и не считал, а, во-вторых, какой толк такого доказательства, если бы вы пулю словили? Вы думаете, все бы говорили, что вы геройски погибли⁈ Так нет же. Сказали бы — по глупости. А потом пересказывали бы на каждом углу, за карточными столами, на балах… Мол, знаете, как Лермонтов погиб? Как? Как последний дурак!

Вася перевел дух. Лермонтов смотрел на него с некоторой долей восхищения. Потом неожиданно опять рассмеялся. Да еще как рассмеялся: еле воздух успевал набирать.

«Ну, точно, как обкуренный!» — Вася покачал головой.

— Ох, Вася! Я так и представил эти балы, эти разговоры. Ох! — поэт начал успокаиваться, дыхание выровнялось.

И вдруг… Лермонтов в одно мгновение стал серьезен. И уже печаль легла на его лицо.

«Отходняк пошел!» — констатировал Вася.

— Что, Михаил Юрьевич?

— Ты, прости меня, Вася. Если честно, я только об одном не подумал, что вы все поскачете за мной. Тут я, ты прав, по-дурацки поступил.

— А как же иначе⁈

— Поэтому и говорю, что дурак, что не учел.

Вася кивнул. Тут до него дошло.

— Погодите, погодите! Тогда я опять хочу спросить: для чего вы это сделали? Хотели проверить, страшно или нет? Так это нормально, когда страшно. Это…

— Мне было страшно, Вася, — перебил Лермонтов. — Конечно, мне было страшно.

— Ну, тогда я ничего не понимаю, Михаил Юрьевич!

— Просто… — Лермонтов замялся. — Видишь ли в чем дело, Вася. Ты только не пугайся и не думай, что я сумасшедший. Я знаю, что умру из-за своего невоздержанного языка.

— Да откуда вы можете это знать?

Вася уже проговаривая «можете», сбросил пыл восклицания, поскольку озарившая его мысль, дала ответ на его же вопрос.