Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

а он только перехватил его рукой, чтоб не упал под ноги, и носится по кругу, чуть касаясь земли. Вот что значит победа!..

Начало темнеть. В переполненном зале не было уже ни одного свободного места. Кое-кто, предвидя это обстоятельство, расположился здесь заблаговременно, чуть не с обеда.

Вечер открылся торжественной частью. Гости из района и из соседних колхозов поздравили собравшихся с достигнутыми успехами и пожелали еще больших успехов в будущем. Назар вручал ценные подарки передовикам. Участники самодеятельности показали гостям и односельчанам свое искусство. Любители поболеть отправились на площадь: смотреть борьбу, состязание прыгунов за платками. Потом в клубе началось кино, а в просторном школьном зале банкет.

Застолье не сразу набрало силу, слишком уж все было пышно, торжественно и официально. Накрытые столы стояли в виде буквы "П". Прежде всего усадили гостей, им определили место за поперечным столом, лицом к остальным участникам банкета. Соседом Байрама справа оказался представитель райисполкома. Седой, дородный, он мало говорил, почти не шевелился, и Байраму подумалось, что этому человеку до смерти надоело представительствовать на подобных праздниках. Должностью своего соседа Байрам интересоваться не стал, но Назар, обращаясь к нему, неизменно говорил "товарищ Мередов".

Полномочиями тамады облечен был директор школы. Когда он поднялся с места, смуглый, худощавый, лет тридцати пяти, присутствующие как-то не сразу обратили на него внимание, разговаривали, шумели, и тамада поначалу растерялся, не зная, как себя вести. Он хмурил брови, морщил лоб, выразительно покашливал… Наконец стало тихо.

— Что ж, товарищи, — пророкотал директор, — если сейчас не согреться, когда ж еще и согреться… Холодновато… — И он зябко поежился.

Команда была дана. Сначала нерешительно, потом все дружней к бутылкам потянулись руки. Зал ожил, зашевелился.

Байрам по писательской своей привычке вглядывался в лица сидящих. Женщин было немного, видно, еще не приспело время, чтоб мужчины садились за такой стол с женами. И в Ашхабаде не редкость банкеты, на которых не увидишь ни единой женщины. Сона, жена директора школы, еще две-три женщины — хорошо хоть эти пришли. Их присутствие ни у кого не вызывает удивления, хотя своих жен большинство сидящих здесь мужчин явно предпочитает не приводить.

После первой же рюмки тамада предоставил слово товарищу из райисполкома. Товарищ Мередов кивнул, он, видимо, не сомневался, что первое слово будет предоставлено ему, поднялся с места и надел очки. Уставившись в одну точку, он ждал, пока станет совсем тихо. Дождавшись тишины, он почему-то снял очки, сунул их в карман и сказал:

— Дорогие товарищи! Колхозники и колхозницы!..

Эти слова он произнес громко и без запинки, но потом стал запинаться. Полез было в карман за бумажкой, по которой читал приветствие в клубе, но передумал и не достал ее. Представитель райисполкома говорил долго и медленно. Сообщил об успехах, достигнутых районом в целом, и о том, каков вклад колхоза "Бирлешик", привел ряд цифр, отражающих рост доходов и производительности труда. В заключение он провозгласил здравицу в честь тружеников села, в честь партии и правительства, а потом, спокойный и невозмутимый, опустился на свое место.

Несколько поутихнув, участники банкета деловито занялись едой и выпивкой.

А заняться тут было чем. Привольно раскинулись на блюдах роскошные гроздья монты, каждая ягодка с палец. Нарезанные огромными ломтями, медвяным соком истекали дыни.

Тосты других гостей были уже повеселее, и с каждым тостом все оживленнее звучали голоса, все ярче блестели глаза. И когда сосед Байрама слева, круглолицый, молчаливый парень, подняв свой бокал, заговорил вдруг о перспективах хлопководства в связи с приходом канала, его сразу начали перебивать, одергивать, хотя видно было, что парню очень хочется высказаться — говорил он свое наболевшее, выношенное в сердце…

— Селим-джан, — не выдержал сидевший рядом с ним молодой крепыш, — давай сперва выпьем, что налито, потом доскажешь!

Парень, толковавший о хлопководстве, махнул рукой, чокнулся с соседом и стоя опрокинул свой стакан.

Байрама попросили прочесть стихи. Он стал читать отрывок из поэмы о людях, чьи лица схожи цветом с землей. Это место он считал лучшим. Он волновался, пожалуй, не меньше, чем в театре. Ведь эти люди — люди земли, герои его поэмы — сидели сейчас здесь, рядом с ним.

Байрам прочел лишь небольшой отрывок, а устал так, словно читал весь вечер. Люди тянулись к нему со стаканами в руках, выкрикивали слова благодарности, но Байрам не различал лиц. Лицо Гурта, единственное, которое нужно было ему сейчас — заглянуть в глаза, спросить — и которое он только что отчетливо видел, исчезло, растаяло… Совсем рядом — порозовевшее лицо брата, счастливое, улыбающееся… И хотя это были родные черты и глаза светились любовью, Байрам не мог не увидеть того, что так неприятно поразило его в портрете. "Видишь, какими людьми я руковожу? В поэзии разбираются не хуже твоих горожан!"

На противоположном конце стола со стаканом в руке поднялся Машат, и Байрам мысленно отметил, что почему-то ни разу не вспомнил сегодня об этом человеке.

— Друзья! — с чувством сказал Машат. — Заметили ли вы, какие мудрые слова произнесены были сейчас поэтом? — Он смолк, словно бы ожидая ответа, хотя ясно было, что вопрос его риторический. Заместитель Назара стоял в профиль к Байраму, и тот не видел выражения его лица, но даже по профилю заметно было, что оратор не сомневается: выступление его умно, своевременно и выслушано будет со вниманием. — Поэт сказал, — с воодушевлением продолжал Машат, — что лицо истинного крестьянина вбирает в себя запахи, соки, цвет земли. Правильно сказано. Спасибо тебе, Байрам! — Он всем своим плотным туловищем повернулся к Байраму, на широком лоснящемся лице поблескивали маленькие пронзительные глазки. "Не про твое лицо это сказано!" — мысленно отметил Байрам. — У нас много достойных людей, много прекрасных земледельцев, подлинных мастеров своего дела. Но я, товарищи, предлагаю тост за самого уважает мого, самого достойного, за истинного хлопкороба — за Гурта!

Тост свой Машат произнес весьма прочувствованно, но потом почему-то заторопился и конец несколько скомкал. Наверное, побоялся, что зашумят, не дослушают. Его дослушали, но тост приняли совсем не так, как он рассчитывал. Люди за столом переглядывались, никто не тянулся к нему чокаться. Назар не смотрел на него, что-то говорил жене. Машат оглянулся по сторонам и молча выпил свой стакан.

— Что ж, товарищи, — тамада решил поддержать Машата. — Прекрасный тост. Выпьем!

Выпили. Но не было ни оживления, ни веселого гула. На Машата никто не смотрел.

Гурт сидел недалеко от двери, рядом с Баллы.

— Ну как, — весело ухмыльнувшись, спросил парень, — неужто и теперь не примешь его сватов?

— Кончай болтать! — сурово бросил Гурт.