Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева

весны, дней, наложивших отпечаток на наши дальнейшие отношения и заставивших переосмыслить многое друг в друге.

Напоследок Курица предложила тему «мечта».

– Значит, так, – начала она с места в карьер. – Жила-была и весь этот халоймес к чёрту. Одна чувиха была поставлена перед фактом, что мутерша её уходит к хахалю и при этом ещё выходит за него замуж. Оцем-тоцем паровоз! Ну, нехай, как говорится. Так нет, этого ещё мало. Потом оказалось, что у мутерши будет ребёнок. То есть ей и муж, и ребёнок, и всё сразу привалило. Через пару месяцев ребёнок уже появился. Мальчик. Все мутершу поздравляют, включая и бабушку, что теперь эту чувиху воспитывала. А чувиха возьми и пораскинь мозгами – что ж это они мутершу её поздравляют, а её саму никто даже не удосужится с единокровным, можно сказать, братом, поздравить? Она как заявилась на ту хазу, где мутерша теперь жила, да как взглянула на Федьку, а он вылитый она. «Что же вы, сволочи, меня с братом не знакомите? Может, я у него единственная старшая сестра! Вот вы тут все копыта пооткидываете когда-нибудь, а кто за Федькой смотреть будет? Кто опорой ему станет?» И она как выхватит Федьку, который тоже орать начал из-за такого безобразия, как начнёт его качать, а он и замолчал. И улыбаться ей начал. А мутерша перепугалась, Федьку у неё из рук вытянула. Тогда чувиха рассердилась и пожелала ей: «Что б ты ещё раз замуж вышла, а Федьку со мной оставила!» Чувиху, понятное дело, выпроводили за дверь и приходить запретили. Но зато у неё появилась мечта. А то раньше что? Сидит без матери, в учебник после школы пялится без всякого смысла, а бабушка ей то то, то сё подкладывает на блюдечке… А теперь хоть стало о чём помечтать.

Все были немного в шоке от этого рассказа. На такой ноте никто не хотел заканчивать посиделки.

Тогда поднялась Янка и, пылая щеками, объявила, что ей тоже есть что рассказать. Все с надеждой посмотрели на неё.

– Значит так, – собираясь с духом, начала Янка. – Однажды стояла на остановке девочка. Было холодно. Все мёрзли. А троллейбуса всё не было. Ну, как всегда, кто-то пошёл на трамвай, кто-то взял такси, а девочка продолжала стоять, потому что у неё не было денег на такси, а на трамвай идти было неохота. Ну, стояла она так, стояла, а тут пошёл снег, и совсем уже ничего не стало видно, даже столба рядом с номером остановки. Девочка и не заметила, как подъехал троллейбус. А он остановился, открыл двери и говорит: «Девочка, заходи скорей, а то тебя снегом засыплет». Девочка быстро впрыгнула в троллейбус, смотрит, а там никого нет. Только она одна. Сначала она не поняла, где все пассажиры, но троллейбус рассказал ей, что весь транспорт отменили в связи с пургой и остался он один. «А ты не боишься ехать в пургу?» – спросила девочка. «Нет, не боюсь. Я волшебный троллейбус. Я могу и в пургу, и в дождь». И они поехали. Их заметало снегом всё больше и больше, и казалось иногда, что они плывут по небу. Так троллейбус довёз её до самого дома. А напоследок он сказал: «Если захочешь прокатиться со мной ещё разок, закрой глаза и помечтай обо мне. И я приеду. Мы будем кататься по городу, а если захочешь, то я смогу показать тебе не только город, но и дальние страны. Я ведь не простой троллейбус. Я волшебный. Только маме ничего не говори. Взрослые видят всё в превратном свете». Девочка пообещала троллейбусу ничего не рассказывать маме, и всякий раз, когда она мечтала о нём, он приезжал. Но однажды мама узнала про троллейбус. Она проводила девочку на остановку и стала ждать, пока он придёт. Но он не приходил. Пришёл совершенно другой троллейбус, только мама этого не поняла. Она вошла вместе с девочкой и ехала с ней до самой школы, а перед выходом сказала водителю, чтобы он никогда больше не смел посылать за её дочкой свой троллейбус. Но девочка не оставила свою мечту. Каждый раз перед сном она мечтала о троллейбусе, и он приходил к ней и увозил её в дивные края.

Никто в эту историю не поверил, и всем было ясно, что Янка сплела её из желаемого и действительного, но всё равно история была так хороша, что каждый в душе пожелал встретить однажды такой троллейбус. Расходиться не хотелось, было немного грустно. Всё-таки это был заключительный день. Все понимали, что больше таких посиделок не будет, что скоро лето разнесёт нас по разным пляжам и дачам, и мы всё сидели и сидели, перебрасываясь репликами.

– Хорошо, что у нас ещё целый год впереди! – со вздохом сказала Кошелева. – Можно ещё многое поправить в отношениях друг к другу… теперь, когда нам так много открылось.

Все согласно закивали.

– Лизок, ты подаёшь мне надежду! – усмехнулся Зелинский.

Его история была самой печальной и философской. Он рассказал о престарелом философе, который всю жизнь посвятил проблеме красоты. Его ученики разъехались и забыли о нём, его родители давно умерли, а его дети жили далеко и никогда не интересовались тем, что он делал. Всё, что у него осталось на склоне жизни, это библиотека и старая ворона, прилетавшая к нему каждое утро. Ворона садилась на ветку, чистила клюв и заглядывала в окно, поджидая его. Он рассказывал ей об идеальном мире, которым управляла красота, а она внимала, не перебивая, и ему казалось, что это единственное в мире существо, которое понимало его.

– Наверное, потому что во всём мире, только эта жалкая ворона и этот общипанный философ ощущали острую нехватку красоты, – подытожил свою историю Зелинский.

Пока предавались общей беседе, на полянке стали собираться игроки в футбол.

– Пора двигать, – сказал Чебурек.

Зелинский первым поднялся с места.

– И как тебе пришло в голову устроить эти посиделки? – спросила, вставая следом за ним, Прыткова.

– Так мы же у Фели «Декамерон» читали, забыла? Вот так и пришла в голову, – ответил вместо Зелинского Фащ.

– В «Декамероне» другое, – сказал Буратина. – Там чума была. Она всему виной. А у нас что?

– А у нас всему виной Грехова, – сострил Сокол.

И все вдруг вспомнили о Греховой и удивились, как это о ней позабыли.

– О Греховой забыли быстро, а об этом будем помнить всегда, – задумчиво произнесла Ритка.

– Так всё-таки что вы думаете – это был её брат или как? – встрепенулся Кучер.

– А вот завтра же и начнём выяснять, – твёрдо пообещала Феля.

Последнее лето

Ритка – молчунья, сфинкс, загадка без разгадок, вещь в себе. Глубокая, как земля, полная внутренних переплетений. В ней свищут калмыцкие степи, хранят свои тайны корни и травы. Я – гром, дождь, ураганы и солнце. Во мне если ясно, то ясно, если пасмурно, то пасмурно. Небу без земли одиноко, а земле без неба пусто. Только так и можно понять нашу дружбу. Отношения с другими выстраивались более конкретно. Феля, к примеру, была для приключений, Курица – для конфликтов, Янка – для подготовки к контрольным и экзаменам, а вот Ритка – для того, что не описать словами. Если вспомнить по отдельности, то ничего особенного. Я спрашиваю о чём-то, она молчит, и тут-то всё и начинается. Как в хорошей книге, которая состоит из подтекстов.

…Летний вечер, мы бредём по дачному посёлку, фонари покачиваются, тени такие длиннющие. Каникулы, море, дачка на склоне. Одесские дачи. Сейчас многие из них просто роскошны. Не дачи, а целые виллы. А тогда… Тоже роскошны, только в рамках прежних стандартов. Иметь дачку уже было роскошью, даже съёмную. Вообще же, дачная жизнь течёт размерено, если, конечно, без наплыва друзей и родственников. На море – с моря, поспали – поплавали. Единственная дача, которая впечатлила габаритами и событийностью, это дача Ковалевского, куда меня ещё в шестом классе пригласила Тата Янова. Мы дружили с детства. Её мама была лучшим педагогом в знаменитой школе Столярского, а дочь – звездой с большим будущим, которое ей пророчили ну просто все. Я отправилась с неохотой, ожидая увидеть небольшую душноватую хибарку, и была просто потрясена, оказавшись в особняке, утопающем в зелени. Оказалось,