Мрачные души - Артур Шницлер

Ладенбауэр подошел к наружным дверям ресторана и крикнул на улицу: «Мария!» Все встревожились и заговорили, перебивая друг друга. Кто-то сказал: «Как можно было позволить ей встать и уйти?..» Вдруг раздался крик со двора: «Несите свечи!.. Фонари!..» Потом чей-то голос воскликнул: «Царица небесная!» То был вздох фрау Ладенбауэр. Все бросились во двор через маленькую кухню кафе. Уж брезжил рассвет. Вокруг старого, одноэтажного дома шла длинная галерея. Перегнувшись через перила, стоял кто-то без сюртука, со свечою в руках, и смотрел вниз. Потом появились две женщины, в ночном белье, очевидно только что вставшие со сна. Кто-то поспешно сбегал со скрипучей лестницы. Это первое, что увидел Карл. Потом что-то белое промелькнуло перед его глазами: чья-то рука подняла с земли и потом опять уронила кружевной белый шарф. Над ухом Карла близко и резко прозвучали слова: «Теперь уж ничто не поможет!.. Она не шевелится… Послать за доктором… За каретой „скорой помощи“… За полицией!..» Все шептались друг с другом, иные выбежали на улицу. За одной фигурой Карл следил взором непроизвольно и бессознательно: это была высокая жена Иедека в желтом плаще. Она схватилась в отчаянии за голову, убежала и потом уж не возвращалась. Вокруг Карла толпились люди. Он должен был пустить локти в ход, чтоб не упасть на фрау Ладенбауэр, стоявшую на земле на коленях перед дочерью, держа ее похолодевшие руки в своих. Она терла их и при этом раздирательно кричала: «Скажи же хоть что-нибудь… что-нибудь!..» Потом появился привратник с фонарем, в халате и туфлях, осветил лицо лежащей и сказал: «Экое горе и грех!.. Это она ударилась головой о колодезь». И тут только Карл заметил, что Мария лежит распростертая у каменного сруба колодца. Потом появился внезапно человек без сюртука, стоявший на балконе. «Минут пять назад, – начал он, – я вдруг услышал шум…» Взоры всех сразу обратились к нему. Он продолжал: «Назад минут пять, не больше, я услышал шум…» – «Как же это она сама отыскала дорогу?..» – спросил чей-то голос совсем за спиною у Карла. «Помилуйте, ведь дом ей знаком», – ответил другой. «Прошла ощупью через кухню, поднялась по ступенькам наверх в галерею, потом вниз, держась за перила. Это совсем не так трудно!..» Шепот раздавался почти над ухом Карла. Говорили все знакомые люди, но голосов их он не узнавал и не оборачивался. Где-то по соседству прокричал петух. Карлу казалось будто все это происходит во сне. Привратник поставил фонарь на сруб колодца. Мать Марии кричала: «Что же доктор не идет?» Старик Ладенбауэр приподнял голову Марии, так что свет от фонаря падал ей прямо в лицо, и Карл ясно увидел, как у Марии зашевелились губы, дрогнули ноздри и как ее неподвижные, холодные глаза окинули его прежним безжизненным взглядом. Он заметил также, что место, на котором лежала голова Марии, было мокро и красно. И Карл крикнул: «Мария! Мария!» Но никто его не слышал, как и он не слышал себя. Свечи догорали. Фиолетовая мгла весенней ночи висела в воздухе, окутывая двор.

Фрау Ладенбауэр подложила под голову Марии сложенный вдвое белый кружевной шарф. Карл стоял неподвижно и глядел вниз. Вдруг стало светло, и он увидел, что лицо Марии спокойно и совершенно неподвижно, только капли крови стекали со лба и волос, падая по щекам и шее вниз на влажные плиты двора. Тут Карл понял, что она умерла.

Он открыл глаза, словно пробуждаясь от тяжкого сна. Он сидел теперь один на скамье у дороги, а Ребай и помешанный Иедек мчались под гору вниз. Оба о чем-то оживленно разговаривали, сильно жестикулируя. Палка Иедека тонкой линией рисовалась на горизонте. Шедшие ускоряли шаги, оставляя за собой легкое облако пыли. Их слова относил в сторону ветер. Вокруг все блестело и ликовало, а город внизу, казалось, утопал в трепетной мгле полуденных лучей.

Чужая

Когда Альберт рано утром проснулся, он увидел около себя пустую постель. Жены в комнате не было, а на ночном столике лежала записка. В ней Альберт прочитал: «Я встала, милый, раньше тебя. Прощай. Ухожу. Быть может, я не вернусь. Всего лучшего. Катерина».

Альберт уронил записку на одеяло и покачал головой. Он почувствовал вдруг равнодушие к тому, вернется она или не вернется. Его не удивило ни содержание, ни тон письма. То, к чему он давно был готов, пришло, только немножко раньше. Его счастье длилось полмесяца. Но не все ли равно? Альберт знал, что это только вопрос времени, и давно ко всему приготовился.

Он медленно встал, накинул халат, подошел к окну и раскрыл его. Город Инсбрук во всю свою ширину и длину свободно раскинулся и лежал там внизу, в сиянии тихого утра. А вдали, в голубом полусвете, рисовались высокие, мрачные скалы. Альберт скрестил на груди руки и уставился вдаль. У него ныла душа. Он думал сейчас о том, что подготовленность и предпринятое заранее решение не облегчают тяжести горя, а дают только силы выносить его с большим достоинством. Им овладело минутное колебание. Но чего было ждать? Не лучше ли тут же, сразу, покончить с собой и навсегда успокоиться? Разве это новое, зародившееся в нем любопытство по отношению к будущему не было изменой себе, своим прежним планам? Но судьба, так или иначе, должна ведь исполниться, а она, в сущности, была уж предрешена еще два года назад, когда во время танцев впервые коснулось его щек холодное дыхание загадочных уст Катерины. Ему вспоминалась сейчас ночь после бала, когда он возвращался домой вместе с другом Викентием. Он вспомнил все, что сказал ему Викентий тогда. Альберту ясно слышался в эту минуту нежный тон предостережения друга, довольно близко знавшего и Катерину, и ее семью. Отец Катерины был артиллерийским полковником, участвовал в походе в Боснию, получил там баронский титул и пал от пули инсургента. Брат служил в кавалерии и быстро спустил свою долю наследства, полученную от отца, потом мать должна была пожертвовать всем своим состоянием, чтоб спасти сына от позора, но однако и это не помогло: юный офицер застрелился. После этого барон Масбрук, которого все привыкли считать женихом Катерины, сразу перестал бывать у них в доме и порвал все сношения. Такой поворот отношений стали объяснять отчасти обеднением семьи, отчасти той странною сценой, что произошла вовремя похорон: Катерина, рыдая, упала в объятия какого-то незнакомого товарища брата, точно он был ей друг или возлюбленный. Спустя год она неожиданно воспылала любовью к знаменитому органисту Банетти, но он вскоре уехал,