Хенкинс Камилла - Камилла Хенкинс

Я хотел бы целовать тебя с утра до ночи и с ночи до утра, я хотел бы спешить к тебе в конце дня и мучиться от того, что приходится покидать тебя на целый день, я хотел бы…

Я хотел бы быть с тобой всегда…

Пока смерть не разлучит нас.

При этой мысли Дон неожиданно нахмурился. Зря он наговорил ей всю эту ерунду! Да, Дженнифер О'Хара особенная, но не настолько же, чтоб вот так запросто поверить в индейские сказки. Наверняка она смеется и над ним, и над его страхами в душе.

Нет, непохоже, чтобы смеялась.

Ну, значит, она уже забыла. И слава Богу. Все равно праздник, будем надеяться, скоро кончится, она уедет…

Она уедет. И он никогда больше не увидит эти золотые локоны, горящие в лучах солнца. Не вдохнет нежный аромат ее тела, не коснется этой светящейся кожи…

— Дон Фергюсон! Немедленно прекрати меня хватать! На людях!

— А? Ох, прости! Задумался.

— Ничего себе! Задумался он! Еще немного, и ты начал бы снимать с меня одежду.

— Здесь это никого бы не удивило.

— Это удивило бы МЕНЯ! Между прочим, вон тот дядька с копьем что-то говорит мне, а я только улыбаюсь как дура. Он случайно не собирается взять меня к себе в гарем?

— Яномами очень щепетильны в вопросах брака. Они всегда спрашивают согласия женщины. По крайней мере, формального.

— Формально я ему уже десять раз кивнула и восемьсот раз улыбнулась. Он может подумать, что я согласна. Поэтому прошу, переведи, что он говорит.

Дон улыбнулся и повернулся к невысокому молодому мужчине, сжимавшему в руках копье. Следующие несколько минут были заполнены мелодичным пощелкиванием и посвистыванием — именно так, на слух Дженни, звучал язык лесных людей. Потом Дон снова повернулся к ней и с некоторым удивлением произнес:

— Акуиньяпай просит милостиво разрешить проводить тебя к их колдунье.

— Ох, нет, я боюсь.

— Я буду рядом. Это великая честь, Дженни. Колдунья редко сама хочет видеть кого-нибудь, особенно из белых. Моего отца она, к примеру, на дух не переносила.

Колдунья обитала в отдельной хижине. Здесь было темно, пахло травами и дымом, а по щелястым стенкам были развешаны странные предметы, напоминавшие кукол — то сплетенных из травы, то глиняных, то деревянных. Хозяйка хижины была под стать обстановке. Неожиданно высокая, очень прямо державшаяся старуха с жидкими, абсолютно белыми космами, которых не касался гребень. По крайней мере, последние лет тридцать. Лицо у колдуньи было темное, почти черное, ссохшееся, тем неожиданнее выглядели на этом лице глаза. Желтые, как у совы, пронзительные и ясные. Дженни вступила под крышу, сопровождаемая Доном и тем самым охотником племени, но колдунья нетерпеливо махнула рукой — и мужчины покорно отступили назад, опустив за собой плетеную из трав циновку, заменявшую дверь. Дженни растерянно оглянулась, но в этот момент раздался голос старухи, и это потрясло девушку еще сильнее.

Верховная колдунья яномами говорила на хорошем английском языке. По крайней мере, на понятном.

— Не бойся, светлая. Войди и оставь свой страх. Им незачем слушать женскую болтовню.

— Вы… вы говорите по-английски? Кто вы?

— Если я скажу, что меня зовут Янчикуа, это что-то изменит?

— Н-нет… но ведь…

— Давным-давно, когда ты еще не родилась, и Сын Ягуара еще не родился, и даже Дикое Сердце еще не родился, у меня было имя, которое мне дали белые. Они звали меня Роситой. В те годы на Реке было много белых. Они пришли в эти края за золотом и славой. Почти все здесь и остались. В этой земле. Что ж, по крайней мере, золото теперь при них. Спроси меня, о чем хочешь.

Дженни сглотнула комок в горле, а потом неожиданно смело взглянула в глаза старухе.

— Дон… Сын Ягуара и впрямь проклят?

Колдунья долго молчала и смотрела на девушку, не мигая и не шевелясь. Потом сухие губы искривились в странном подобии улыбки.

— Смелая светлая. Не боишься задавать вопросы, не боишься слушать ответы. Что ж. Я сама тебя позвала. Да, он проклят. Так это назовете вы, белые. В нем дух бога. Так скажем мы, яномами.

— Его это мучает. Как он может избавиться от проклятия?

— Мучает не это. Мучает неуверенность. Отсутствие веры. Отсутствие смысла. И как я могу избавить от того, что я не считаю проклятием?

Дженни рассердилась. Чего она боится? Сумасшедшей старухи из леса? Старых индейских сказок? И вообще пора уходить. Дома ждет работа!

— Я пойду. Извините за беспокойство и всего вам…

— Золото примет удар, когда сила уйдет, воля ослабеет. Кровь притянет кровь, кровь отворит кровь, кровью уйдет черная кровь. Две светлых на пути одного, только одна может стать жертвой, только одна — спасением. Теперь уходи. Стой! Возьми. Это — тебе.

Через полумрак хижины метнулся странный золотистый блик, и Дженни машинально поймала подарок колдуньи. На кожаном ремешке были нанизаны странные бусины, не то речные камешки, не то комочки грубо отлитого металла. Дженни сжала это примитивное ожерелье в кулаке и торопливо вышла из хижины. Дон сразу заметил ее смятение и быстро шагнул навстречу.

— Что-то не так?

— Нет, все нормально. Там так душно и странно пахнет… Я чуть не заснула, хотя все ясно соображала. Дон, мне кажется, нам пора вернуться на ранчо. Должно быть, уже поздно…

— Вообще-то всего лишь полпервого, но нам и в самом деле пора. Как ни крути, а праздник уже завтра.

Они распрощались с маленькими индейцами и отправились в обратный путь. Дон опять шел впереди, но на этот раз Дженни не приставала к нему с расспросами. В голове девушки против ее воли крутились слова старой колдуньи. Странные слова, диковатые, абсолютно непонятные и явно бессмысленные…

Что она говорила насчет двух светлых?

И какая злая сила заставила Дженнифер О'Хара задать Дону Фергюсону следующий вопрос?

— Дон… А Лена Маккензи, она тебе все-таки кто?

Он остановился так резко, что Дженни с размаху впечаталась в его широченную спину. Медленно повернулся. Смерил Дженни убийственным взглядом и очень недобрым голосом процедил;

— Чтоб я еще раз в жизни вздумал хоть что-нибудь рассказывать женщине, у которой от романтических бредней в голове все перемешалось…

— Стоп! Тпру! Осади назад! И не смотри на меня так, Дон Фергюсон! У меня прямо сердцебиение начинается! Я даже и не вспоминала про твой рассказ, я шла себе и думала, что эта самая Маккензи приедет аккурат сегодня вечером, а я про нее ничего не знаю, кроме того, что Гвенни ее не любит, а тебе она подружка…

— Лена мне не подружка.

— Хорошо, возлюбленная.

— И не возлюбленная!

— А кто?!

В голосе Дженни прозвучало такое искреннее изумление, что Дон неожиданно расхохотался и уселся на ствол поваленного ветром дерева.