Тоже Эйнштейн - Мари Бенедикт

мирового класса, и читали их такие известные профессора, как сам Ленард, сквозь тяжелую пелену я не могла разглядеть того, о чем ходило столько слухов: прекрасных зданий старинного Гейдельбергского университета. Хуже того — окутанные густым туманом лес и река, окружавшие университет, по контрасту заставляли меня с тоской вспоминать о сияющей красоте Зильвальда. Иногда мне даже казалось, что туман завладел моим настроением — такое уныние на меня напало.

Даже то кипение мыслей, которое вызывала у меня кинетическая теория газов Ленарда и его эксперименты по изучению скорости движения молекул кислорода, не спасало от чувства одиночества. Особенно не хватало мне дружбы, смеха и участия Ружицы, Миланы и Элен, хотя я ничем не выдавала этого, когда писала им веселые письма, полные притворных восторгов по поводу университетских лекций. А в темные уединенные часы в гостиничном номере, если уж говорить правду, я скучала и по герру Эйнштейну. Однако тяжесть, лежавшая на душе, была так велика, что я стала задумываться: а только ли тоска по подругам и герру Эйнштейну тому причиной?

Однажды днем, в конце октября, вернувшись с занятий, я обнаружила у гостиничной стойки письмо от Элен. Сжимая его в руках, я поднялась по лестнице, шагая через ступеньку, что было нелегко с моей ногой, но уж очень хотелось прочесть поскорее. Разрезав конверт острым как бритва ножом для писем, я стала жадно разбирать слова Элен. Между рассказами о ее учебе и пансионными сплетнями я прочитала: «Я думала, что в Гейдельберге женщин не принимают в университет. Подруга нашей семьи из Вены хотела изучать там психологию, и ей пришлось получать разрешение от профессора на посещение лекций по каждому курсу отдельно! Курсовые работы не принимались. Не приведет ли твое решение к тому, что тебе придется пропустить семестр?»

Я медленно опустила ее письмо на шаткий гостиничный письменный стол, больше подходящий для дамы, которой нужно черкнуть утром пару записок, чем для студентки, часами сидящей над домашними заданиями. Элен со своей обычной проницательностью уловила причину моего беспокойства. Мое дурное настроение было вызвано не только туманом и даже не только одиночеством, а еще и тяжелыми мыслями о том, как скажется этот семестр в Гейдельберге на моей карьере. Что, если из-за этого я отстану в учебе? Что, если, ограждая себя от привязанности герра Эйнштейна ради карьеры, я как раз эту карьеру и разрушу? Что, если я вернусь, пропустив семестр, и все равно не сумею устоять перед герром Эйнштейном?

Письмо Элен наполнило меня решимостью получить от семестра в Гейдельберге все возможное. Чтобы не отстать, буду одновременно писать две курсовые работы: и для Гейдельберга, и для Политехнического. Что же до герра Эйнштейна, то ему я изложу свои намерения совершенно недвусмысленно.

Я решила наконец ответить на то письмо, которое герр Эйнштейн прислал мне через три недели моего пребывания в Гейдельберге. О том, где я, он узнал от моих подруг: сама я за лето так ни разу ему и не написала. На исписанных его небрежным почерком страницах были детальные пересказы лекций Вебера, которые я пропустила, описания лекций профессоров Гурвица, Херцога и Фидлера, а также некоторые замечания по поводу обязательного курса теории чисел. Я внимательно прочитала каждую строчку, но не нашла ни одного упоминания, явного или скрытого, о нашем моменте в Зильвальде. Ничего. И все же за каждой строчкой чувствовалось что-то недосказанное.

Несколько недель после его письма у меня руки чесались написать ответ, но сейчас я была рада, что удержалась. Теперь я готова была высказаться со всей прямотой. Я написала: «Вы просили меня не писать Вам, если только не случится так, что совсем нечего делать, а мои дни в Гейдельберге до сих пор были полны хлопот».

Я рассказала о превосходных лекциях, которые я прослушала, во многом повторив то же, что писала Элен, а закончила недвусмысленным, как я надеялась, посылом. Я упомянула о слухах, которые он пересказал мне в своем письме, — о том, что наш коллега, студент-математик, бросил Политехнический институт и ушел в лесничие, когда его отвергла цюрихская возлюбленная, — и написала: «Как странно! В наши богемные времена, когда перед нами открыто столько путей, кроме буржуазного, само понятие любви кажется безнадежно устаревшим. И бессмысленным».

Я молила Бога, чтобы мое письмо не оставило места для сомнений. Если я вернусь, романтические отношения между нами будут исключены из уравнения.

Ответа от герра Эйнштейна не последовало. Ни в ноябре, ни в декабре, ни в январе. Его молчание говорило о том, что намек понят. Можно было спокойно возвращаться в Цюрих.

Часть вторая

Изменение количества движения пропорционально приложенной движущей силе и происходит по направлению той прямой, по которой эта сила действует.

Сэр Исаак Ньютон

Глава девятая

12 апреля 1898 года

Цюрих, Швейцария

Цюрих, припорошенный весенним снежком, увенчанный ледяными шпилями часовых башен, похожих на марципаны цвета слоновой кости, которые я видела на десертах в «Conditorei Schober», встретил меня приветливо. Наша с подругами жизнь быстро вошла в привычную колею. Ужины, вист, чай, музыка. Но пока день за днем приближали меня к цели моего приезда — возвращению в Политехнический институт, — я чувствовала только одно: ужас.

То, что герр Эйнштейн не ответил на мое письмо, поначалу вызвало у меня облегчение: можно было вернуться к учебе в Политехническом институте, не опасаясь его романтического интереса. Однако теперь, когда приближался час нашей встречи, до меня вдруг дошел истинный смысл его молчания. Еще два с половиной года, до завершения нашей программы, мне предстоит сидеть рядом с герром Эйнштейном в аудиториях. И что же меня ждет? Презрение в отместку за отказ? Перешептывания сокурсников о нашем единственном поцелуе? Неужели наша былая дружба обернется моей погибелью? Репутация серьезной студентки была мне дороже всего. Женщинам-ученым не дают второго шанса.

Дни шли, и с каждым днем росли мои опасения, что возвращаться в Цюрих было не вполне разумно.

В первый день семестра я до последней секунды не решалась войти в аудиторию. Когда послышался скрежет стульев, я поняла, что больше ждать нельзя. Открыв наконец дверь, я увидела, что мое старое место пустует. На остальных стульях сидели пять знакомых студентов — тех же, что занимались в секции VIA на первом курсе. За зимний семестр, который я пропустила, никто не прибавился и никто не выбыл. Неужели мое место так и ждало меня все это время? Оно казалось таким же одиноким и покинутым, как я сама. Когда я, прихрамывая, подошла к нему, стараясь не поднимать взгляда от стола,