Тоже Эйнштейн - Мари Бенедикт

Втащив меня в игровую комнату, Элен жестом указала на темноволосого господина, под которым едва не прогибался один из тонконогих стульев, выстроившихся вокруг игорного стола. Грузный мужчина приподнялся, чтобы поприветствовать нас.

Он поклонился герру Эйнштейну, вошедшему вслед за мной, затем мне и произнес на немецком языке с сильным акцентом:

— Миливое Савич. Рад знакомству.

После того как мы с герром Эйнштейном представились, Элен вклинилась в разговор. В голосе у нее звучала целая гамма восторженных нот.

— Мы с герром Савичем как раз говорили о тебе, Мица. Я сказала ему, что моя лучшая подруга — из Сербии.

То, что Элен назвала меня лучшей подругой, меня смягчило, однако этот комплимент нисколько не уменьшил моего беспокойства по поводу господина Савича. Кто он такой и почему Элен так суетится из-за него? Я никогда не слышала о нем ни слова, и она не назвала его ни родственником, ни сокурсником. Неужели это действительно «визитер», как выразилась фрау Энгельбрехт? Видя, как Элен хихикает, будто школьница, и порхает вокруг него, я почти готова была поверить в это.

— Герр Савич — инженер-химик, он приехал в Цюрих по делам текстильной фабрики в Ужице, чтобы изучить работу на других предприятиях. Он тоже серб, — сказала Элен. Как будто его профессия и связь с Сербией все объясняли.

Я не нашлась что ответить. Меня смущал этот господин и то, как смотрит на него моя твердокаменная Элен. Даже герр Эйнштейн непривычно примолк, пытаясь разобраться в происходящем.

В наступившей тишине Элен пробормотала, чтобы заполнить паузу:

— Я… я подумала, что у вас много общего, Мица.

Я наконец пришла в себя и поздоровалась с гостем по-сербски:

— Добродошао. Приятно встретить здесь, в Цюрихе, серба, господин Савич.

— Хвала[4].

Элен с герром Савичем повернулись друг к другу и возобновили прерванный разговор. Я ждала, что меня пригласят поучаствовать в нем, но мое присутствие казалось лишним, даже нежелательным.

— Мы пойдем, — сказала я, прерывая их тихую беседу. — У нас с герром Эйнштейном есть кое-какие дела.

Элен посмотрела на нас так, словно только сейчас вспомнила, что мы еще здесь.

— Ах да, вам же нужно заниматься! Фройляйн Марич здесь, в Цюрихе, изучает физику, герр Савич. И герр Эйнштейн тоже.

Герр Савич удивленно приподнял бровь.

— Физику? Я весьма впечатлен, фройляйн Марич.

Такой ответ несколько смягчил мою антипатию к нему. Большинство мужчин корчились при одной мысли о том, что женщина может быть физиком. Мне захотелось дать понять герру Савичу, что сама Элен не менее важная птица.

— Уверяю вас, герр Савич, это не идет в сравнение с познаниями фройляйн Кауфлер в истории.

Герр Савич взглянул Элен в глаза.

— Я надеюсь выяснить во всех подробностях, насколько обширны эти познания.

Элен улыбнулась герру Савичу, и в тишине, заполнившей комнату без остатка, мы с герром Эйнштейном удалились. Уже в коридоре он шепнул мне:

— У этого Савича сильный сербский акцент. Я с большим трудом понимал его немецкий. А у вас он просто безупречный. Я давно хотел спросить, как вы этого добились.

— Папа настоял, чтобы мы дома говорили по-немецки. Ведь это язык успеха в Австро-Венгерской империи. По-сербски мы говорили только с мамой и прислугой, — прошептала я в ответ, но голос у меня был совершенно безучастный. Что такое произошло только что у меня на глазах?

Едва мы с герром Эйнштейном переступили порог гостиной, как Элен появилась снова и схватила меня за руку. Я жестом попросила господина Эйнштейна идти в гостиную без меня.

— Я хотела узнать, что ты на меня не сердишься.

В глазах Элен была мольба.

— За то, что ты забыла о нашем концерте? Что за глупости. Я ведь уже сказала — я нисколько не сержусь.

Элен выдохнула.

— Хорошо. Если бы ты злилась на меня, это было бы невыносимо.

Я почувствовала, что ее беспокоит не только концерт.

— Не пора ли тебе вернуться к… — Может, так и сказать — «к твоему визитеру»? Мне хотелось знать, кто же все-таки этот человек, но моя смелость сразу улетучилась, как только я увидела тревогу в глазах Элен. — К герру Савичу?

— К герру Савичу? — В ее глазах мелькнуло сомнение. — Наверное, пора, да?

— Как ты с ним познакомилась?

— Герр Савич вчера заходил в пансион. Видишь ли, моя тетя близко знакома с его семьей и попросила его навестить меня. Мы так легко разговорились, и у нас нашлось столько общего, что, когда он спросил, можно ли ему прийти сегодня еще раз, я согласилась.

Улыбка не сходила с ее губ.

— Вчера ты о нем не упоминала.

— Наверное, до сегодняшнего дня я еще не знала, стоит ли о нем упоминать. — Элен замолчала, и улыбка сползла с ее лица. Она поняла, что невольно проговорилась.

— Он теперь будет приходить с визитами, Элен?

Мне нужно было это знать. Что будет с нашим договором, если Элен влюбится в герра Савича?

— Я не знаю, Мица. Я не хочу нарушать наш договор, но…

Она сбилась и замолчала.

— Но что?

— Ты дашь мне время разобраться, что для меня значит герр Савич?

И голос, и глаза у нее были умоляющие.

У меня что-то сжалось внутри. Я-то надеялась, что она насмешливо фыркнет в ответ. Очевидно, мне оставалось надеяться только на то, что ее встречи с герром Савичем окажутся мимолетным капризом. Или что он скоро уедет из города.

Мне хотелось выкрикнуть: «Нет!» Хотелось встряхнуть Элен за плечи, напомнить, как мы вместе мечтали о настоящей профессиональной карьере, о жизни, в которой не нужны никакие мужья.

Но что я могла сказать, кроме «да»?

— Конечно, Элен.

— Спасибо, что понимаешь меня. Кажется, мне пора.

Шелестя юбками, Элен вернулась в игровую комнату. Я смотрела, как исчезает за дверью последний фестон ее платья, с таким чувством, словно мы только что простились навсегда. Ведь в каком-то смысле так оно и было.

Я вернулась в гостиную. Она выглядела в точности так же, как и всегда. Вот стулья, обитые розовой камчатной тканью, на которых мы с отцом сидели, когда только что приехали в пансион. Вот рояль, за которым Милана так старательно разучивала свои мелодии. Вот кресла с вышитой обивкой, в которые мы с Элен всегда садились с инструментами в руках. Я почти слышала, как витают в воздухе сладостные звуки Моцарта, Баха, Бетховена и Вивальди. И все же гостиная совершенно изменилась — словно огромный ластик начисто стер все заветные воспоминания и планы, которые хранила эта комната.

Будущее вдруг предстало передо мной зияющей неизвестностью.

Глава одиннадцатая

8 декабря 1899 года

Цюрих,