Сами с усами - Виктор Михайлович Бобылев

не помнит: мало ли такого было в ее практике, но если она и Васе Шукшину чем-то помогла, что пригодилось в жизни ему, вот это и есть награда для нее.

— Громадное спасибо ей, — сказал, волнуясь, Василий Макарович и прикурил новую сигарету от старой. — Хотя и говорят, что все мы сами с усами, дружеское, товарищеское участие порой во многом определяет наши судьбы. Когда служил в Севастополе, мне очень помогла библиотекарша из флотской библиотеки, а во ВГИКе — Михаил Ильич Ромм. Низкий поклон им! Знаешь, именно увлечение литературой помогло мне в том, что я экстерном окончил Сростинскую среднюю школу, получил аттестат.

— А какой он, аттестат? — спросил я, ни секунды не сомневаясь в том, что ответ будет примерно такой: «Математика из меня, сам понимаешь, не вышло, но зато по литературе и русскому языку я шел блестяще…» Василий Макарович, иронически прищурившись, понимающе взглянул на меня и ответил так:

— Аттестат?.. Довольно скромный. Три пятерки, пять троек, остальные четверки.

— Можно взглянуть?

— Отчего же нельзя? Смотрите.

Гляжу: по литературе — четверка, а по русскому языку — тройка.

— Как это понимать, — говорю с удивлением, — у писателя Шукшина и тройка по русскому?

— Факт, — подчеркивает Василий Макарович и пожимает плечами, и разводит руками. — Что написано пером, не вырубишь топором. Это истина. И все же именно этот аттестат я считаю своим небольшим подвигом. Такого напряжения сил я больше никогда не испытывал.

Семилетку-то я закончил давно, потом работал, скитался по белу свету. Мне довелось работать слесарем на заводе во Владимире, строить литейный завод в Калуге. Был я разнорабочим, грузчиком, матросом, директором средней школы, секретарем райкома комсомола.

Многое ли уцелело в памяти от семилетки? Правда, стал готовится к экзаменам за среднюю школу еще на флоте, да служба есть служба, она, брат, всего берет без остатка. В феврале пятьдесят третьего демобилизовался, а в конце августа уже держал в руках аттестат зрелости.

— Судьба наградила вас ранним жизненным опытом, — говорю я. — Родись вы двумя годами раньше, быть бы вам на фронте. Но война сделала свое дело: вытолкнула вас из деревенского детства и погнала искать заработка. Там, где у многих детей мирного времени располагаются старшие классы, у вас лежит целое десятилетие ранней работы, из которой, как кажется, вышли все книги, фильмы и роли.

Василий Макарович задумался, долго смотрел в окно, как будто хотел что-то увидеть за стеклом, и я подумал, что хочется увидеть ему родные Сростки и мать в них.

— Конечно, многому научили меня эти скитания, но, знаете, рассказы писать я учился у матери. Я вырос в Сростках и до сих пор бываю там почти каждый год. В селе у меня много друзей, и моя мама там живет. Я езжу туда работать — давно уже заметил, что там у меня лучше получается. Но Сростки для меня — не Дом творчества, не санаторий, я там присматриваюсь к жизни, с людьми разговариваю. И по дороге тоже вижу много интересного: от Москвы до Алтая — тысячи верст.

Мать — самое уважаемое, что есть в жизни, — продолжил он задушевно. — Она самое родное — вся состоит из жалости. Она любит свое дитя, уважает, ревнует, хочет ему добра — много всякого, но неизменно, всю жизнь, жалеет. Моя мама дважды была замужем, дважды оставалась вдовой. Первый раз овдовела в двадцать два года, второй раз — в тридцать один год, в 1942 году. Много сил, собственно, всю жизнь отдала детям. Теперь, знаешь, думает, что сын ее вышел в люди, большой человек в городе. — Василий Макарович усмешливо шмыгнул носом, повторил: — Большой человек… Впрочем, пусть так думает, а я у нее, повторяю, учился писать рассказы.

Как-то гостил у мамы, трое сотрудников приехали из колонии несовершеннолетних правонарушителей и пригласили меня побеседовать с их подопечными. Если бы ты знал, как жаль этих ребят. Ведь среди них хороших куда больше, чем плохих. Рассказываешь что-нибудь смешное, хохочут. Весело, от души хохочут. О грустном заговорил, смотрю, слезы у парнишки на глазах.

Вот задумываешься: «От чего мальчонка стал таким?..» Скорей всего, потянулся за гадким человечишком. А пошел бы за честным, добрым, тот обязательно бы на прямую дорогу вывел. Написать бы книгу про таких ребят. Дал обещание маме: обязательно напишу или фильм поставлю.

— Это «Калина красная»? — спросил я.

Жесткими пальцами потер Василий Макарович свой крепкий подбородок, сказал просто:

— Не про тех ребят, конечно, однако о тех, у которых судьба сломалась…

— Почему погибает Егор Прокудин?

— Этот вопрос мне задают чаще всего, при этом говорят, что он, мол, все осознал, надо было сделать так, чтобы он женился и стал честным тружеником. Егор — человек умный, но в юности он испугался первой трудности и свернул с дороги, чтобы обойти эту трудность. Так начался путь компромисса с совестью, предательства матери, общества, самого себя. Вся судьба его погибла — в этом все дело, и совсем неважно, умирает ли он физически. Другой крах страшней — нравственный, духовный. Необходимо было довести судьбу до самого конца.

Я знаю, наш фильм можно понять так: не ходите в преступники, хотя сделан он о другом. О том, как зазря погибает душа человека, хозяина жизни своей. По-разному гибнет душа: у иного она погибла, а он этого и не заметил. Работал, вышел на пенсию, всем доволен, а на самом деле погиб. Это злая сатира на жизнь, с этой бедой живут многие и, что самое поганое, не сознают этого в себе. Грустно, когда прекрасный дар — жизнь — расходуется человеком бездарно.

Я вот опять вспоминаю своих — мать и ее теток, как умели они дорожить каждой минутой жизни, даже когда ничего вроде бы и не делали — пели. Но как пели!.. Теперь не могут. — Василий Макарович горько вздохнул. — Просил — не могут.

Редкого терпения люди!.. Я не склонен ни к преувеличениям, ни к преуменьшениям национальных достоинств русского человека, но то, что я видел, что привык видеть с малых лет, заставляет сказать: столько, сколько может вынести русская женщина, сколько она вынесла, вряд ли кто сможет больше, и не приведи судьба никому на земле столько вынести. Не надо…

Но они-то, эти женщины, сами не сознают этого. Да и сам я начал понимать много лет спустя. Это прекрасные люди. Красивые люди. Добрые люди. Трудолюбивые люди. И всей душой, по-сыновьи, хочу им счастья. Это моя родина, как же мне не хотеть этого?

— Как это вы, деревенский парень, вдруг все бросили и рванули не куда-нибудь, а в Белокаменную?

— Да-да, — оживился Василий Макарович, и в глазах его вновь появились смешливые искорки, и весь