Сами с усами - Виктор Михайлович Бобылев

взлетают над клавишами руки пианиста. Лицо его настолько серьезно, вдохновенно, сосредоточенно, что кажется: это он один низвергает в зал бурлящий поток музыки. Волосы падают на лоб, пианист встряхивает головой, откидывает пряди, но они опять падают, и он ничего не может поделать с ними, потому что руки его работают, работают, работают…

А барабанщик неподвижен.

Работает оркестр, как мощный орган…

А барабанщик… Вот он медленно поднимается со своего стульчика. Видимо, сейчас, наконец-то, последует знак дирижера, и он, барабанщик, начнет свою партию. Глаза барабанщика крупным планом. «Я готов, — читаем мы в них. — Когда же, когда?..»

Дирижер обращает взгляд к нему и делает жест рукой в его сторону.

Барабанщик преображается. Вдохновенно стучит колотушкой по натянутой коже барабана: бум, бум, бум, — и вновь замирает в позе ожидания.

Едва он вступает в другой раз, как звучат концевые аккорды.

Под аплодисменты зрителей делает поклон дирижер, взмахивает рукой — и по этой команде встают и кланяются оркестранты, а с ними и барабанщик.

На его лице теплится едва заметная улыбка, чувствуется, он доволен…

А утром, по времени, еще далеком до начала репетиции, он торопится в филармонию. Вахтер с улыбкой встречает его и ни капельки не удивляется столь раннему приходу барабанщика, видно, привык к этому. Барабанщик на ходу кивает вахтеру и проворно шагает в репетиционный зал, в котором дожидался своего хозяина барабан. Барабанщик снял пиджак, расслабил узел галстука и с обреченным видом потянулся к колотушке. Его можно понять: не всегда в такую рань хочется начинать даже любимую работу. Нужно некоторое время, чтобы втянуться, войти в ритм. Медленно вытаскиваются ноты из маленького чемоданчика, ставятся на пюпитр… Репетиция началась.

Барабанщик, притопывая ногой, напевая, одной рукой ударяет колотушкой по барабану, другой машет в такт воображаемой музыке. Он упрямо повторяет одно и то же — раз, другой, третий… Вдруг, недовольный, бросает колотушку на стул, нервно закуривает и подходит к окну. Мы не знаем, о чем он думает, но весь его вид говорит: «Нет, никуда не годится! Не получается: то слишком громко, резко, открыто, то чуть ли не шепотом… Как ее найти, эту золотую середину? Но разве мерка — середина, пусть даже золотая? Если она есть, то, по логике, существуют еще две точки отсчета: высшая и та, что ниже золотой середины.

Вершины достичь очень трудно, но идти надо непременно к ней, потому что другого пути нет, по крайней мере, в искусстве. Не у всех хватает сил, умения, упорства, терпения, смелости, мастерства и таланта. Не каждому дано трезво оценить и понять себя…

И все же люди — идут, несмотря ни на что карабкаются в одиночестве своей неповторимости, потому что в связке нельзя: искусство — не альпинизм, где в случае неудачи всегда можно опереться на плечо товарища.

Идут… Почему? Какая сила движет ими? Неудовлетворенность собой, тем, что и как сделано сегодня…»

За окном — обычная картина улицы.

Возле сквера девочка играет в классики: прыг, прыг, прыг…

«Та-та-та», — повторяет за ней барабанщик, бросает папиросу, берет колотушку. Что-то у него получается, и он радуется, что-то не выходит, и тогда он в изнеможении опускается на стул, как уставший после тяжелой работы человек, а затем повторяет все с начала.

В зал заглядывают музыканты: одни покачивают головой, поощряя настойчивость барабанщика, другие откровенно смеются: «Какого лешего мучает себя человек? Ведь всего-навсего-то — барабанщик: три удара в час…» С уважением глядит на потное лицо барабанщика уборщица, тихонько прикрывая за собой дверь.

В зале появляется пианист. Поставив перед собой ноты, он начинает играть. Барабанщик, подойдя к нему, останавливает и просит подыграть. Пианист отмахивается, но барабанщик упрямо стоит на своем, и вскоре они репетируют вместе: за несколько минут беспрерывной игры барабанщик делает три — четыре удара…

А вот и общая репетиция оркестра. Обычная картина: дирижер неоднократно останавливает музыкантов, придирчиво делая замечания, поправляет, показывает. Иногда он обращается к барабанщику и раза два-три заставляет всех прислушаться к его игре. Только после этого подключает весь оркестр.

Наступает долгожданный перерыв. Все покидают репетиционный зал. Все, только не барабанщик, который без устали повторяет свои партии. Закончив, поднимает голову, говорит:

— Прошу слова. Я на минуту отвлеку вас, товарищ сценарист. Слышал, будто вам предлагают изобразить меня этаким задумчивым романтиком, влюбленным в несколько музыкальных фраз одного очень известного произведения. Чувство романтика настолько велико, что он иногда забывает ударить колотушкой или стучит в самый неподходящий момент. Да не раз и не два.

И дирижер, понятное дело, с гневом призывает его к порядку, чуть не выставляет за дверь.

Стоит ли делать такой поворот в сценарии?.. Не знаете. Тогда послушайте старого барабанщика: не стоит, потому что среди моих коллег таких людей нет. Шутка ли: все идут в ногу, лишь барабанщик вносит разнобой. Такого не бывает, нет!..

А мы с вами снова смотрим и слушаем.

Звучит симфония, и все повторяется — то, что мы уже видели, но в более быстром темпе: музыканты играют, а барабанщик сидит в напряженной позе, ожидая своей минуты. Когда звучат последние аккорды, в общий фон врываются торжествующие удары барабана…

Окончен концерт. По опустевшему залу медленно идет барабанщик. Он останавливается у первых рядов, опускается в кресло и смотрит туда, где он совсем недавно сидел за своим барабаном. Тень легкой, слегка грустной улыбки мелькает на его лице. Он вздыхает и покидает зал…

Солдатским бодрым шагом под звуки доносящегося из уличного репродуктора марша идет барабанщик домой по ночному городу. Он задорно улыбается, потому что знает: скоро вспыхнут звезды, но пройдет ночь и настанет утро другого дня, — никому этого не изменить.

Как и того, что утром он, выбрившись до приятного холодка на лице, опять придет в филармонию работать, потому что без барабанщика оркестр не оркестр…

Вот такой был у нас сосед, забавный человек, который больше всего на свете любил свой барабан.

САМИ С УСАМИ

Рассказ о несостоявшемся интервью с писателем Василием Шукшиным

Его узнавали на улице. Его спрашивали: «Мы с вами не работали на Севере на лесозаготовках? Больно уж лицо знакомое…»

Лицо знакомое… Останавливает, а чем — непонятно. Лицо как у тысяч других — типичное. Таким может быть лицо лесоруба-таежника, шофера дальней трассы, директора средней школы, если он не из приезжих, а из местных. Сибирские скулы, как плужные лемеха, вырубленный подбородок, тяжелая челюсть, твердый рот, массивный лоб, из-под которого, как из амбразур, настороженно глядят узкие прищуренные глаза, — фактура жесткая, определенная, типичная.

Что же приковывает взгляд к этому лицу? Вдруг — улыбка, странная улыбка меж