Прокурорский надзор - Юрий Лурье

Вспоминаю, что в Стасином ящике видел пустую ампулу из-под болгарских духов «Роза». Тоненькая, но изготовленная из более-менее толстого стекла трубочка с запаянным концом и полиэтиленовой пробочкой, входящей далеко внутрь сосуда. Да и емкость вполне подходящая. Это то, что надо! Осторожно отламываю кончик крошечной ампулы, переливаю по капле «лекарство» в пузырек, плотно вгоняю пробочку. Вот теперь я могу носить ее всегда с собой. В случае ареста или еще какой необходимости никто не сможет мне помешать…

Вечером в комнату входит бегавший за почтой Стасик и кладет передо мною маленький бумажный листочек. Повестка в Туапсе. В указанное время мне необходимо быть в межрайонной прокуратуре у следователя Апонасько. Не скажу, что повестка вселяет в меня какие-нибудь надежды, но все-таки какая-то определенность…

Боря Гудков, работающий на автобазе «Турист», договаривается с шофером, везущим экскурсию в том направлении, и вот я уже сижу на переднем сиденье мощного «Икаруса», набитого туристами. Давно не ездил я по этой дороге!

В Туапсе приезжаю вовремя. Без труда нахожу прокуратуру. Здесь меня принимает молодой невысокого роста крепыш. Оказывается, следователь Апонасько выехал в срочную командировку и оставил для меня бланк допроса, который я должен заполнить собственной рукой, отвечая на вопросы, задаваемые по подготовленному списку, принявшим меня работником. По моей просьбе следователь дает ознакомиться с содержимым папки — моего личного дела. Закрывая дело в 1984 году, я уже знакомился с подшитыми бумагами. Правда, наспех, но память у меня отличная, что давало возможность впоследствии буквально цитировать целые абзацы из тех или иных документов. С того времени папка чуть ли не вдвое разбухла — за счет подшитых жалоб и ответов на них. Но есть кое-что и новое. Например, письмо «потерпевших», отправленное мною в «Литературную газету». Письмо испещрено пометками, сделанными красным карандашом — видимо, с ним долго и тщательно работали. Но когда я принимаюсь листать старые документы, вдруг натыкаюсь на совершенно незнакомые мне бумаги. Например, показания некой сотрудницы милиции, которых, готов поклясться, при закрытии в деле НЕ БЫЛО! Теперь мне становится ясно, что документы в папке подвергались подтасовке. Нахожу еще ряд незнакомых мне бумаг. В то же время, некоторые документы, на которые я ссылался в своих жалобах, ОТСУТСТВУЮТ.

Прошу у следователя два листа бумаги и подробно, стараясь ничего не пропустить, фиксирую свои открытия. А также пишу заявление с требованием разобраться с фактом фальсификации. С тем и уезжаю в Геленджик.

Приближение Нового года, такого любимого мною праздника, не радует. Стасик уехал с Людмилой на каникулы в Электросталь. Тоска сжимает сердце… Несмотря на приглашения к нескольким друзьям, решаю никуда не идти, Новый год встретить в кругу самого себя. С таком состоянии идти в гости — значит, испортить настроение окружающим.

Спать ложусь рано, не досмотрев новогоднюю передачу по телевизору. Утром вставать не тороплюсь. Включаю телевизор. Идет какой-то фильм, не вызывающий у меня никакого интереса. После завтрака слоняюсь из угла в угол, не в силах сосредоточиться на каком-нибудь деле.

Одеваюсь и выхожу на улицу. Несмотря на хорошую теплую погоду, людей в городе мало. Отсыпаются после новогодней ночи. Встречаю дружественное мне семейство Угловых. Идем вдоль моря пешком. Как всегда, море успокаивающее действует на мою психику. Покормили чаек и уток прихваченным Аленой и маленькой Татусей хлебом. Вода тихая, ее голубая гладь простирается по самого четко очерченного горизонта. Тонюсенькие прозрачные волны лижут желтый песок у самых ног, пересчитывая белые и розовые круглые ракушки, пунктиром обозначающие границу пляжа…

Близко к сердцу принимаю мольбу о помощи в уничтожении остатков новогодней трапезы, которых, по выражению Ольги, хватит на роту солдат. А где их (то есть солдат) взять? Тем более — роту…

Домой прихожу поздно вечером. Открываю почтовый ящик. В нем газеты и письмо.

Лампочка горит тускло, поэтому не сразу удается разобрать штемпель на конверте. «Межрайонная прокуратура г. Туапсе». Небывалое волнение охватывает меня, руки трясутся, никак не могу вскрыть конверт. Наконец обрываю полоску бумаги сбоку, достаю сложенный вдвое желтоватый листок… Буквы прыгают перед глазами, смысл короткого текста не доходит до сознания: «Сообщаю Вам, что уголовное дело, возбужденное в отношении Вас в 1984 году по обвинению по ст… производством… прекращено… за отсутствием в Ваших действиях… состава преступления…»

Ноги подгибаются, еще некоторое время борюсь с вдруг охватившей слабостью, цепляюсь за перила лестницы, но пальцы разжимаются, я сажусь прямо на грязные ступени. Тошнит, сердце колотится, больно ударяясь о ребра. Напряженные до предела нервы лопаются со звоном, неудержимый поток слез льется из глаз… Я не делаю попыток сдержать их, я вообще ничего не делаю, меня трясет так, что, кажется, вибрирует вся лестница до девятого этажа.

Постепенно истерика прекращается, появляется неодолимое желание с кем-нибудь поделиться радостью. Неважно с кем, но обязательно сейчас, сию минуту! С кем? Вспоминаю о соседе, Прозоровском. До несчастья, случившегося со мной, мы дружили — благо живем на одной лестничной клетке. Тогда он работал начальником какой-то строительной организации. Стасик называл его «дядя-строитель». Часто, чуть не каждый день, заходили друг к другу в гости. Саша не являлся в то время принципиальным противником некоторых напитков, скорее наоборот. Год или два назад Прозоровского назначили председателем горисполкома. Мне иногда приходилось встречаться с ним — в лифте или на улице. Не желая ставить его в неловкое положение, я никогда не заговаривал с ним, здоровался в том случае, когда сталкивался, что называется «нос к носу» (как и с его женой Аленой). И вот сейчас я кинулся к нему.

Звоню в дверь. Увидев меня, Александр Сергеевич как-то непроизвольно резко отшатывается назад, словно перед ним вооруженный грабитель, но, справившись с собой, задает вопрос: «Вам чего?» Дрожащей рукой протягиваю ему бумажку и выкрикиваю: «Я реабилитирован! Вот бумага…». «Ну и что?» — следует вопрос и бывший «дядя-строитель», а теперь мэр города поворачивается на 90 градусов.

«Я хотел поговорить…». «Записывайтесь на прием», — уже через плечо советует Прозоровский, и перед моим носом захлопывается, обитая дерматином, дверь.

Такой прием действует на меня отрезвляюще. Я понимаю, что настоящая борьба еще впереди. Не знаю, как в других странах, но в нашем Отечестве человек, побывавший под судом, но даже оправданный, уже на всю жизнь несет на себе клеймо, как говорится: «То ли он украл, то ли у него украли — но ведь что-то было!..» В последнее «перестроечное» время много делается для реабилитации жертв сталинского террора. Это очень удобно — никакого тебе беспокойства, связанного с восстановлением на работе или выплатой компенсации. А политический капитал — вот он, налицо! У нас очень любят мертвых. Стоит кому-то умереть — оказывается, что был он хороший человек. И дифирамбы ему поют те, кто вчера травил…

Полагая, что вопросы, сопутствующие реабилитации будут решаться краевой прокуратурой без моего участия, занимаюсь личными делами, главное из которых прописка. Отношу заявление в домоуправление, к заявлению прилагаю копию решения о реабилитации. Но, оказывается, пропишут меня в МОЕЙ СОБСТВЕННОЙ КВАРТИРЕ только после согласия моей бывшей жены! Более того, кроме «визы» моей, теперь уже БЫВШЕЙ, спутницы жизни, на листке с заявлением должно быть зафиксировано и согласие начальника милиции! Поразительный взлет бюрократической мысли! Ни в одной сфере народного хозяйства не трудится такое количество одаренных — да что там одаренных! — талантливых людей, как за письменными столами. Воистину щедра на таланты русская земля! Вдумайтесь в ситуацию: я был лишен прописки после вступления в силу приговора суда. В настоящее время этот приговор отменен как незаконный. Но за прошедшее время многое изменилось — в частности, на основании именно этого приговора без моего ведома Геленджикским судом был решен вопрос о моей семье — оформлен развод. Теперь же я не могу быть прописан в квартире, полученной МНОЮ, без согласия разведенной со мною женщиной! А если она не согласится? Мне говорят — подавайте в суд!

Для меня это — вопрос принципа. Поэтому передаю через Стасика Людмиле свое заявление с запиской, в которой прошу не доводить дело до суда, объясняю ситуацию, в соответствии с которой суд не может не решить вопрос в мою пользу, а также, по логике вещей, должен восстановить наш брак. При этом следующий развод обязуюсь затянуть согласно нашим законам на максимальный срок, что может помешать реализации ее личных планов. Призыв к здравому смыслу не остается неуслышанным, на моем заявлении появляется сделанная рукой подпись «не возражаю». К счастью, с визой начальника милиции проблем не возникло и листок с коллекцией автографов вручается паспортистке домоуправления.